Ох, нет. Не сейчас.
— Что ты здесь делаешь? — Кэрри почти не хотела смотреть ему в глаза, потому что они обладали суперсилой, превращая ее в глупышку.
— Работаю.
— Нет.
Сняв перчатки, он засунул их в задний карман.
— Нет?
— Тебя здесь быть не должно. — После их разрыва Остин остался в Западной Вирджинии, а Кэрри перебралась в округ Колумбия. Она никогда четко не озвучивала свои аргументы, но ей и не следовало. Остин был признанным ненавистником городов. — Мы расстались.
— Ага, ты упоминала об этом.
Они то сходились, то расходились со времен старшей школы. Разные колледжи привели к тому, что они встречались с другими. Когда более трех лет назад они оба вернулись домой в Холлоуэй, приятное времяпровождение переросло в свидания и секс, и, наконец, во что-то более глубокое. Потом ей поступило предложение от «Национального Музея Женщины в Искусстве», и Кэрри пришлось выбирать между жизнью, что никогда её не привлекала, и тем, о чем она мечтала годами.
— На этот раз навсегда. — Скользя пальцами по пластику, она играла с пуговицей на куртке, справа от живота, пока случайно не открутила ее.
— Ты говорила это год назад, потом мы продолжили встречаться. Ты говорила это снова полгода назад, когда уехала из Холлоуэй. В этот раз ты написала мне записку, объясняя почему. Даже отправила электронное письмо, чтобы убедиться, что я получил ее. — Остин прочистил горло. — Очень организованно, кстати.
Следовало признать, что электронное письмо было излишним, но она должна была убедиться, что все кончено, или никто из них не придал бы этому большого значения. Десять минут вместе — и они снова принимались за старое, смеялись на диване, пока не находили удобную кровать, что объясняло, почему на сей раз она проложила между ними целый штат. Женщина не может быть слишком осторожной, когда дело касается единственного мужчины, который заставляет ее забыть обо всем.
— Если ты помнишь все, что произошло между нами, и как мы расстались, тогда зачем ты здесь? — спросила она.
— Это прибыльное место для продажи елок.
Он фактически провел черту своей прямолинейностью. В любом случае, Кэрри закатила глаза.
— Ты пытаешься сказать мне, что притащил все эти деревья и оборудование из питомника, доплатив несколько долларов? — Она подняла палец, когда он попытался перебить её. — Что ты ушел из питомника и со своей работы, и просто так получилось, что в конечном итоге, ты очутился на участке через дорогу от моей квартиры.
Остин заулыбался, пока не появилась ямочка на щеке, которую она так любила.
— Ух, как насчет того, что я говорю «да», и оставим все как есть.
— Нет. — В этот раз она махнула пальцем на него. — Все эти очаровательные приёмчики, что ты используешь: склоняешь голову набок, сверкая своей широкой улыбкой, и покачиваешься на пятках — не сработают в этот раз.
Остин стал еще симпатичней, если такое было возможно.
— С этим я смогу жить, так как мы уже установили, что ты все еще считаешь меня горячим.
— Я сказала «очаровательный».
— Уверен, что слышал слово «горячий».
Каким-то образом, он умудрялся быть горячим и очаровательным, и совершенно выводить из себя. Остин напомнил ей, что в жизни удовольствие приносят простые вещи: как свежий лимонад летом и ныряние в ледяное озеро при первых признаках весны. Как игра в снежки и потягивание горячего шоколада, сидя с ногами на его коленях и смотря футбол, что обычно включало в себя крики в телевизор.
Любить его, наслаждаться проведенным с ним временем, возбуждать его — с этим никогда не возникало проблем. Но, взрослея, становилось невозможно балансировать между тем, чего Кэрри хотела достичь, и тем, как сильно он боролся, чтобы оставить все как есть, пока расставание не стало для нее единственным выбором.
— Что ты не слышишь, Остин, — это, что мы расстались.
Он выдохнул, словно его жизнь была таким сложным путем, где мужчины заведомо проигрывали в словесной битве с женщинами.
— Потому что ты хочешь жить и работать здесь, вместо того, чтобы вернуться домой?
— Отчасти.
— А что с остальным?
Разобраться бы, кто она без него, и жить спокойной жизнью, которую она всегда знала. Следовать за своей мечтой, работая в большом музее вместо маленького местного. Не оглядываться с сожалением назад спустя пять, десять или двадцать лет. Чтобы сокрушение и боль, которые плескались в глазах матери, однажды не отразились в ее собственных глазах.
Список утомлял ее.