Бинодини слушала молча, чуть отвернувшись, пальцы ее нервно теребили бахрому покрывала на постели.
– Ну, что ты об этом думаешь? – продолжала Раджлокхи. – Да тут и думать нечего, умница моя. Что ни говори, ты нам не чужая!
– Пожалуйста, не уговаривайте меня, ма.
– Ах, так? Ну что ж, хорошо! Я сама буду делать что смогу. – И Раджлокхи встала, собираясь идти на третий этаж убирать комнату Мохендро.
Но Бинодини остановила ее.
– Вы же больны, тетя, не ходите туда, – с тревогой сказала она. – Я сделаю все, как вы велите. Простите меня!
Раджлокхи давно привыкла не обращать внимания на то, что говорят окружающие. После смерти мужа она не признавала в этом мире никого, кроме Мохендро.
Одна мысль, что люди могут сплетничать о ее сыне и Бинодини, приводила ее в негодование. Она привыкла считать, что лучше ее сына нет никого на свете. И люди посмели осуждать его?! Да чтоб язык отсох у того, кто занимается этими сплетнями! Раджлокхи была упряма в своих вкусах и суждениях и поэтому всегда пренебрегала мнением окружающих.
Когда в тот день Мохендро, возвратившись из колледжа, вошел в свою комнату, он был поражен. Комната благоухала сандалом и душистыми смолами; к сетке от москитов был прикреплен шнур из розового шелка; на низкой тахте сверкало белизной покрывало, а вместо старых валиков лежали четырехугольные европейские подушечки, расшитые шелком и шерстью. Это рукоделие было плодом долгого труда Бинодини. Аша частенько допытывалась у нее, для кого она вышивает эти подушки. «Для своего смертного ложа, – со смехом отвечала Бинодини. – Ведь у меня не может быть другого жениха, кроме Ямы».
В рамке на стене висела фотография Мохендро. В каждом углу рамки был красиво завязан бант из цветных лент. Под фотографией на треножнике, словно приношение неизвестного почитателя изображению Мохендро, с обеих сторон стояли вазы с цветами. Аккуратно прибранная комната приняла совсем иной вид. Постель была немного отодвинута, комната делилась на две части: высокие вешалки с развешанной на них одеждой, стоявшие перед широкой тахтой, служили своего рода ширмой. Благодаря им тахта и постель оказались совершенно отделенными друг от друга. На дверце шкафчика, в которой обычно лежали любимые безделушки и китайские куклы Аши, была сделана драпировка из красной шали. Самих безделушек в шкафчике уже не было. Все, что в этой комнате хоть сколько-нибудь напоминало о прошлом, совершенно исчезло благодаря перестановке, сделанной руками другой женщины.
Усталый Мохендро опустился на чистую постель, но едва он коснулся головой подушки, как сразу почувствовал нежный аромат – в подушку были положены душистые травы. Мохендро закрыл глаза, и ему стало казаться, что до него доносится аромат нежных, как лепестки чампака, пальцев той, которая касалась этой подушки.
Вошла служанка с подносом, на котором были фрукты, сладости и стакан холодного ананасного шербета. Все не походило теперь на то, что было прежде, во всем были видны забота и аккуратность.
Вид комнаты, аромат цветов, вкусная еда и новизна всей обстановки обострили чувства Мохендро. Когда он кончил есть, в комнату неторопливо вошла Бинодини, неся ему серебряную коробочку с бетелем и пряностями; она сказала улыбаясь:
– Простите меня, господин, эти несколько дней я не могла присутствовать при вашей трапезе. Только прошу вас, не жалуйтесь моей Аше, что за вами плохо ухаживали. Я делаю, что могу, для вас… Но ведь на моих плечах все хозяйство. – И Бинодини протянула Мохендро коробочку с бетелем. Даже у бетеля был сегодня какой-то особый аромат.
– Я хотел бы, чтобы в ваших заботах обо мне всегда были какие-нибудь упущения, тогда бы вы оставались в долгу передо мной.
– Зачем это вам?
– О, я бы требовал проценты.
– И много их уже набралось, этих процентов, господин ростовщик?
– Во-первых, вас не было во время обеда – это следует возместить, и еще мне кое-что причитается.
– Вы все учитываете, как настоящий ростовщик! Попадешь к вам в руки, потом не вырвешься, – со смехом проговорила Бинодини.
– А что толку? Что с вас возьмешь?
– Верно, взять с меня нечего, и все же вы держите меня в заключении…
Внезапно погрустнев, Бинодини тихонько вздохнула.
– Разве этот дом – тюрьма для вас? – серьезно спросил Мохендро.
Слуга внес лампу, поставил ее на треножник и ушел.
Прикрыв глаза ладонью от яркого света, Бинодини ответила, потупившись:
– Тюрьма?.. Не знаю… Мне трудно с вами спорить. Ну, я пойду, у меня дела…