Она долгое мгновение смотрит на меня, а потом обнимает.
Глава 4
Есть кое-что, чего никто вам не расскажет, обучая выживанию или тому, как просто продержаться подольше — это то, как множество часов состоит из ничего, потому что ничего не происходит. Так же вам не расскажут о том, как в одну минуту вы можете делиться с кем-то своими самыми сокровенными тайнами и целоваться, а уже в другую — вести себя так, будто ничего между вами не произошло, потому что далеко не всё может иметь значение ежечасно и ежесекундно, а если бы имело, то вас бы давно уже сломила вся его тяжесть. Вам никто не расскажет, как медленно текут дни, и как вы проживаете их на автопилоте, присутствуя и отсутствуя одновременно, бродя лунатиком и изредка просыпаясь.
Следующим имеющим значение моментом становится этот:
— Тебе чего-нибудь нужно?
Я сижу на кушетке в медкабинете. Райс стоит в дверях. Я не понимаю, о чем он спрашивает, пока не осознаю, что свалила рядом с собой медикаменты. Перекись водорода, мазь, бинты для того, чтобы перевязать голову. Я поднимаю руку ко лбу. Рана покрылась коркой.
— Наверно, оставлю так, — говорю я.
— Вряд ли это поможет ране зажить.
Я собираю всё и иду в ванную. Обрабатываю рану. Когда я выхожу, Райс всё еще находится в кабинете. Стоит, положив ладонь на стул, на котором сидел как-то ночью, ожидая моего пробуждения, чтобы потребовать ответы на свои вопросы. Он оглядывает меня с ног до головы, и я вспыхиваю, вспомнив, что на мне сегодня надето. Платье из драмкружка. Синее, не праздничное, но и не будничное. Я ощущала себя не в своей тарелке, надевая его, но чуть раньше решила постирать свою одежду, и теперь она сохнет в раздевалке.
— Я всё думаю о том, что ты мне рассказала, — говорит Райс. — О твоем отце. Я подумал… ты ушла от него. Тебе нужно смотреть на это так. Теперь ты свободна.
— Дело не в нем, — отвечаю я.
— Ты офигеть как трагична, Слоун. — Он замолкает. — Наверное, я не поеду в Рейфорд.
— Почему? — удивляюсь я.
— Не нравится мне эта затея. И их медицинская проверка.
— Ты не инфицирован.
— Да, но мы не знаем, как инфекция ведет себя в организме. Может быть, она постоянно видоизменяется.
— Ты знаешь о ней больше, чем мы, — замечаю я. — Ты знал, что Бакстер не инфицирован. И что Кэри не инфицирован. Ты был прав насчет температуры тела.
Райс молчит.
— Откуда ты знал, что зараженные становятся холодными?
— Что с тобой делал отец? — отвечает он вопросом на вопрос. — Я расскажу тебе о том, что знаю об инфекции, если ты расскажешь мне о своем отце. Тебе же не сложно будет это сделать, если дело не в нем?
Вот, значит, каково — сближаться с другими? Совершаешь что-то безумное вдвоем, а потом вынужден делиться всем, даже если на самом деле этого не хочешь? Я взвешиваю все за и все против. Я хочу знать. Хочу знать, что он знает об инфекции. Хочу знать, на что она похожа. Я чуть не заразилась ею, но до сих пор не знаю, что она из себя представляет.
Поэтому я мысленно считаю до ста, открываю рот и выдаю ему всю историю моих синяков.
Я рассказываю о том, как любая комната казалась тесной, когда в ней находился отец. О том, что он был не из тех, кто причиняет боль, а потом плачет, извиняется, обещает не делать так больше, но обещаний не сдерживает. Нет. Он был как робот. И потом тщательно осматривал нас с сестрой, поставив рядом друг с дружкой в одном нижнем белье, чтобы убедиться, что на наших телах не осталось синяков и ссадин. Я рассказываю о том, как быстро он понял, что, причиняя боль Лили, он причиняет боль мне, как много раз она заступалась за меня… Как отец впервые избил меня так, что в глазах мелькали звезды и я еле доползла до своей спальни. Он никогда еще так сильно меня не бил, и сестры рядом не было. Я рассказываю о том, что Лили никогда не говорила мне, что чувствует себя в ловушке. Мне жаль, что она не поделилась со мной этим, но, возможно, сделай она это, легче бы не стало ни мне, ни ей. Возможно, наша история в любом случае должна была закончиться в той или иной степени печально. Я рассказываю о том, что скучаю по сестре и нуждаюсь в ней, и что моя тоска, потребность в ней и разверзнувшаяся внутри пустота гораздо хуже того, что однажды утром я проснулась и обнаружила, что мир рухнул. Ведь со мной было покончено задолго до этого.
Я рассказываю о том, как больно мне временами смотреть на Грейс и Трейса, как меня убивает то, что они есть друг у друга. Вот когда есть смысл выживать. Когда у тебя есть хоть что-то. И я думаю о том, как мудро Райс поступил, попросив рассказать об одном, чтобы узнать обо всём. А возможно я и сама осознавала, чего он добивается, но хотела выговориться, потому что…
Потому что мне просто необходимо было выговориться.
Райс не смотрит на меня, пока я не произношу:
— Я бы не позволила тебе там умереть. Знаю, ты так не думаешь, но я бы не позволила.
— Но ты пошла на улицу, чтобы умереть.
— Это другое. Когда я увидела мертвых, то побежала к тебе, чтобы спасти, — объясняю я. — Я бы ни за что тебя не оставила. Как она поступила со мной. — Я тяжело сглатываю. — Она всегда повторяла, что я умру без нее, а потом всё равно меня бросила.
— Но ты же не умерла.
— Умерла. Просто тело еще живет. Жду, когда оно поспеет за душой.
После моих слов наступает тишина. Я жду, что теперь начнет говорить Райс, но он молчит. Пододвигается ко мне достаточно близко, чтобы коснуться ладонью моей щеки и медлит. Поначалу мне кажется, что Райс скажет, что ему жаль и что он понимает меня, но всё это никчемные сантименты, и он знает, что мне они не нужны. Вместо этого он проводит подушечкой большого пальца по моим губам. Задержавшись на нижней губе, мягко нажимает на нее. Его прикосновение настолько нежно, что первая реакция моего тела — избежать его, так как оно ему непривычно. Райс наклоняется. Нас разделяют всего лишь миллиметры, и я чувствую его дыхание на своем лице. Мое сердце бьется так громко, что я боюсь, что Райс услышит его, однако голос удивительно спокоен, когда я спрашиваю, что, по его мнению, он делает. Райс замирает, и я остро ощущаю, как далеки его губы от моих, хотя их разделяет всего ничего.
— Значит, тебе можно было это делать, а мне — нет?
— Если бы ты был против, я бы этого не сделала.
Райс всматривается в мои глаза.
— Так скажи мне, что ты против, и я этого не сделаю.
Я пытаюсь найти слова, но их нет, и тогда я впиваюсь в его губы поцелуем. Не ожидавший этого Райс секунду ошарашен, а потом, опомнившись, страстно целует меня в ответ. Мы так лихорадочно неистовы, что только мой мозг успевает зарегистрировать руки Райса в одном месте — моих волосах, — как они уже находятся где-то еще. Райс притягивает меня к себе, и я не могу дышать, я не хочу дышать. Зашипев, он отстраняется и подносит руку ко рту.
— Ты меня укусила, — тихо говорит он.
— Прости.
Он прижимает пальцы к своей губе, проверяя, нет ли крови.
— Ерунда. Давай просто не будем спешить, — просит он.
И мы не спешим. Мы чересчур медлим, на мой вкус. И я не знаю, как это выдержу. Райс целует меня бережно, нежно, каждый раз безмолвно спрашивая разрешения. Он раскрепощает меня и, разнежившись от его ласки, я вскоре оказываюсь с ним на кушетке. Я хочу сказать ему, что никогда не делала этого раньше, что он первый у меня во всём этом, когда его рука, скользнув между моих ног, касается меня так, как никто не касался раньше. У меня перехватывает дыхание. Я напрягаюсь, но всё равно не хочу, чтобы он останавливался. Я просто не знаю, как расслабиться и позволить всему этому случиться. Райс целует мою шею, а я думаю о том, как мы чуть не умерли на улице, как мы чуть не умерли там вдвоем, но этого не произошло, и теперь его рука у меня между ног.
Я смотрю на Райса, а он на то, как мое тело откликается на его прикосновения. Я откидываю голову, закрываю глаза и все мысли испаряются из головы. Остаются лишь ощущения — яркие и волнующие. Губы Райса скользят по моим губам, по моей шее. Я зарываюсь пальцами в его волосы, и ему нравится это. Я каким-то образом знаю это, так же, как знаю, что мне нравятся его ласки, хоть я и страшно нервничаю из-за них.