— Значит, вас выставили из дома? — задаёт вопрос и окончательно вводит меня в ступор.
— Почему решили именно сейчас подать прошение? — озвучивает следующий вопрос, а я его не могу понять его. Слышу этот тембр голоса, проникающий под кожу, он красивый, глубокий, пробирающий до мурашек.
— Дело в том, — начинаю я говорить, но язык не слушается, судорожно облизываю ставшими сухие губы, — что меня не было в столице долгое время.
— Подробнее, госпожа. Как долго вы отсутствовали?
Нет, только не это, я не могу признаться, а вдруг он всё поймёт?!
— Да, меня не было в столице около… трёх лет, — вру, но голос совсем не слушается. — Я приехала только вчера, хотела увидеться со своим отцом, но меня…
— Не пустили на порог?
Я киваю, опускаю веки.
Это позор, мой кошмар, встретить его после стольких лет именно здесь и рассказывать о себе такие подробности. Какое унижение! Почему именно сейчас? Выходит, он законник? Я о нём совсем ничего не знаю.
— Продолжайте, хотя я вас плохо понимаю, у вас что-то с дикцией?
Я раскрываю губы и тут же их смыкаю.
— Это мой дом, я хочу в нём жить, — растерянно смотрю перед собой, не в силах выдержать этот глубокий, смотрящий в самую душу взгляд, который считывает каждую мою эмоцию. — В общем, — я резко поднимаюсь, — дайте моё заявление… а хотя не нужно, оставьте, — прячу дрожащую руку. — Я знала, что это безнадёжное дело, мы действительно тратим зря время, извините, господин, всего доброго, — рассеянно тараторю я и разворачиваюсь на каблуках, направляясь к двери, чтобы уйти. Нет, скорее сбежать.
И как можно скорее!
— Стоять! — жёсткий приказ заставляет застыть возле двери, когда я уже настигла её.
Приподнимаю плечи и смыкаю веки.
— Вернитесь на своё место, госпожа, я ещё не закончил, — велит он так же жёстко.
Я сжимаю веки сильнее, как и свою сумочку, глубоко вдыхаю, разворачиваюсь и иду обратно, смотря вниз, в пол.
Опускаюсь на стул. Слышу, как он продолжает перебирать бумаги, чувствую короткие, но такие жгучие взгляды, каждый из них ощущаю кожей.
— Ваше имя хорошо известно в столице. Вы дочь разорившегося банкира. И пришли, чтобы заявить о своих правах на наследство, усадьбу Ридвон, верно?
— Да, верно, — подтверждаю торопливо.
— Ваш отец отказался с вами говорить, и вы вступили в диалог со своей мачехой, госпожой Магрит Бартон, так?
— Да.
— Ваше прошение рассмотрели ещё вчера. Вы ведь вчера его писали?
— Да, — напрягаю плечи, совсем перестаю себя чувствовать.
— К сожалению, усадьба Ридвон перешла в руки госпожи Магрит Бартон.
Я вскидываю взгляд. Мужчина, имени которого я так и не узнала, закрывает папку. Отложив её в сторону, кладёт локти на стол, приподнимает широкие сильные плечи, сжимает пальцы в замок.
— Я догадывалась… — мой голос едва различим, эта новость приводит меня в чувства. — Поэтому и хотела поговорить со своим отцом.
— Думаете переубедить его?
— Это дом моего деда, Роу Ридвона! — выдыхаю я, в то время как сердце вновь вздрагивает в груди.
Законник поднимает руку и массирует пальцами лоб.
— И что? Вся документация на Бартон, защищено законом.
Я сделала несколько вдохов.
— Что ж, — отвожу взгляд, проглатываю тугой ком досады. — Спасибо, что рассмотрели мой вопрос, тогда я пойду, — поднимаюсь со стула.
— Да сядьте уже наконец!
Я вздрагиваю и возвращаюсь на место. Так тошно мне ещё не было никогда. Господин протягивает руку и берёт чистый лист бумаги, кладёт на стол, пальцами резко пододвигает ко мне, рядом ставит чернильницу.
— Пишите.
— Что писать? — теряюсь я.
— Пишите всё о своём нынешнем положении. Что только что приехали, что без работы, что не имеете средств к существованию; что вы мать-одиночка.
Я смотрю на него ошеломлённым взглядом. Откуда он всё это знает?
«Боже, Адалин, приди в себя, сколько таких, как я, проходит через его кабинет? Ему достаточно одного взгляда, чтобы прочесть меня».
— Но … зачем вам такие подробности?
— Для своей личной коллекции.
— Что? — обескураженно хлопаю ресницами, чувствую, как печёт щёки.
Мужчина меряет меня пристальным и бесконечно долгим взглядом, а во мне вновь рождаются сомнения, что он всё-таки узнал меня.
— Вы писать будете? Или вам не нужна ваша усадьба?
Всё звучит и обстоит слишком двусмысленно, так что я теряюсь, стоит ли делать, что он говорит?