Идиотский дневник. О чувствах.
В такие моменты приходится себе напоминать, что могло сложиться хуже. После случившегося я мог до конца жизни жарить гамбургеры на жирном гриле. Или развозить китайскую еду, или, что еще страшнее, сидеть в камере, ожидая досрочного освобождения.
Но благодаря студенческой ссуде и чаевым, полученным за работу барменом в «Тете Золе», я живу в двухкомнатной квартире. Я не там, где рассчитывал оказаться, однако по-прежнему гоняю по волнам. Чаще всего этого достаточно.
Клаудия переживает. Она считает, я часто бываю один. Говорит, мне надо с кем-нибудь подружиться и чем-нибудь заняться, будто я восьмилетний мальчуган, с которым никто не сидит за обеденным столом. «Одиночество не идет тебе на пользу, Лэндон».
Она не понимает, что неважно, где я: в лекционном зале в окружении сорока студентов, в ресторане или смотрю дома телевизор. Никакой разницы. Я один. Всегда один.
Один в этом теле.
Один в этой жизни.
Касаюсь клавиатуры. Опускаю пальцы на черные клавиши, а затем печатаю.
«Все меняется, — неторопливо пишу я. — Превращается в дым. Рассеивается в воздухе».
«Желание».
«Любовь».
«Ненависть».
Слова медленно появляются на белом экране.
«Что от меня останется, кроме эха и пустого места?»
Джемма
Утром седьмого дня, что выпадает на пятницу, до меня доходит: я в шаге от того, чтобы позвонить экстрасенсу.
Что-то должно измениться.
Свешиваю ноги с кровати и беру телефон. Ерзая, разминаю затекшие зад и бедра и пишу Джули зловещее сообщение: «Она воскресла».
Сделав длинный вдох, смотрю на клетку.
Уибит водит серыми ушами. Берет кусочек корма и грызет, глядя на меня через прутья.
Ему непривычно видеть меня такой. Наверное, он скучает по вменяемой хозяйке — по той, которая принимает душ и не воняет сахаром и джином. По хозяйке, которая по утрам поет любимые бродвейские песни и обожает романтические книги со счастливым финалом и бескрайними возможностями. Этот человек правда существовал всего неделю назад?
— Намекаешь, что нам пора отсюда выбираться?
Стряхиваю с ног крошки шоколадного печенья и разминаю шею.
Уибит опять шевелит ушами.
Стопроцентно на языке шиншилл это означает «да». Хватаюсь за край кровати и нависаю над клеткой.
— Как ты относишься к цирку?
Уибит внимательно на меня смотрит, а потом прячется в маленьком синем иглу. Видимо, шиншилле надоел мой бред.
Выключаю музыку на ноутбуке, встаю на ватные ноги и, споткнувшись, чуть ли не вваливаюсь в крошечную ванную. Зажигаю верхний свет и осматриваю отражение в зеркале.
Гнездо из волос? Есть.
Опухшие покрасневшие глаза? Есть.
Шоколадная паста на подбородке? Есть.
Голова немного кружится. Держусь за металлическую вешалку для полотенец. Опустив подбородок и сгорбив плечи, включаю воду и силком запихиваю себя в кабину. Несколько минут я просто стою под обжигающими струями, прижавшись лбом и ладонями к холодной плитке. Намыливаюсь гостиничным мылом, наблюдая, как с кожи стекает грязь и спиралью из белых пузырьков испаряется в сливе.
Когда я перестаю напоминать рвотную массу и возвращаю человеческий облик, я выхожу из душевой, заворачиваюсь в тонкое махровое полотенце и оглядываю номер. Всю неделю я не впускала горничную — комната будто пережила стихийное бедствие. На полу грязные вещи и пластиковые контейнеры. Скомканные простыни свисают на пол. Косметичка опрокинута, содержимое рассыпалось по тонкому ковру. Вздохнув, даю Уибиту семечек и поглаживаю его по мягкой серой шерстке за круглыми ушами.
На потрепанном комоде вибрирует телефон. Даже не глядя на экран, я знаю, что звонит лучшая подруга.
— Ты звонила?
Джули так рявкает, что мне приходится, стиснув зубы, убрать трубку от уха:
— Я звонила? Шутишь, что ли? Какого фига происходит? О чем твое сообщение? О вампирах или о втором пришествии? Если у тебя начался религиозный бред, будто Господь говорит с тобой через чипсы в виде Иисуса, я приеду и надаю тебе зонтом по голове.
«Зонтом?»
— И тебе привет, — уныло говорю я, выискивая среди гор мусора спрятанные вещи.
— Боже, Джем. — Слышится шорох. — Подожди секунду. — Опять шорох, а потом голос звучит уже по-другому: — Я здесь.
— Где «здесь»?