— Черт.
— Саркома Юинга выросла в костях и дала метастазы, все протекало быстро, ужасающе, болезненно, остаток жизни он провел на больничной койке. — Она качает головой, будто вытряхивает мучительные воспоминания. — Ему было всего десять лет.
— Черт, — повторяю я.
Жаль, в голову ничего лучше не приходит. Видимо, это все, на что я способен.
— Прошло почти пять лет, и… все наладилось. — Она задумывается. — Наверное, «наладилось» не то слово. Никогда ничего не наладится. Больно будет всегда. Горе никуда не уйдет. Оно как образование на мозговом стволе или позвоночнике, которое врачи не могут прооперировать.
Сердце сжимается. Неудивительно, что Джемма напряжена, ведь она так много потеряла: брата, родителей, карьеру, веру. Я в смятении. Как можно рассчитывать, что после всего пережитого она откроет мне сердце? Особенно если учесть, что я был не очень-то откровенен.
Черт.
Сердце заходится от желания ее поцеловать, но я лишь убираю волосы за ухо и беру ее за руку.
— Он был таким юным. Ребенок, который любил животных и космос, вдруг оказался при смерти. — Она запрокидывает голову. — Он столько всего не успел. Он не прокатится на гондоле в Венеции, не поедет на Мачу-Пикчу, его не ужалит медуза, он не пожалуется на обязанности присяжных, не научится водить машину, у него не будет отвратного первого поцелуя. Он никогда не прыгнет с парашютом, не поедет путешествовать с друзьями, не попробует кофе, не станет отцом. Он не побегает от быков в Памплоне, не научится нырять с аквалангом. Он никогда не повзрослеет, не прочтет книгу и не посмотрит фильм, которые ему понравятся. Несправедливо, что у него не будет шанса полюбить. Иногда это кажется настолько чудовищным, что я не понимаю, как мир существует без него.
— Джемма.
Она смотрит на наши переплетенные пальцы и вздыхает.
— Родителям сложнее. Эндрю был их ребенком.
— Но ведь фигово, что их нет рядом? Ты тоже их ребенок.
— Это другое.
— Почему же?
— В отличие от меня, они не хотели зацикливаться. Когда это случилось, я хотела говорить о нем, а они хотели размышлять о смысле вселенной. Я хотела посадить для Эндрю дерево, назвать звезду в его честь, а они хотели уехать в Африку. Я напоминаю родителям о том, что они потеряли. А это никуда не годится. Они не хотят скучать по нему, не хотят грустить, а я их огорчаю. Они хотят жить дальше, не хотят падать духом. Я уважаю их желания. — Она смотрит на меня слезящимися глазами. — Пусть ездят по миру, если им так проще. Хоть я и чувствую себя…
— Одинокой? — подсказываю я.
— Потерянной.
Сердце екает. Жаль, я не могу прогнать это чувство. Жаль, я не могу произнести верных слов, чтобы стереть все начисто и залатать трещины, как набегающая волна очищает берег.
Знаю, так не бывает. Боль не испаряется только потому, что ее успокаивают. Печаль не утихает из-за того, что на вашей странице в «Фейсбуке» постят вдохновляющие цитаты. В момент восхода солнца горе не уходит в тень. Сон не поможет избавиться от мучений. Боль становится частью вас, как кровь, глаза или зубы. Страдания приходится переживать снова и снова.
— Я рассказала, потому что… ты поделился важными моментами. — С минуту она молчит. — Как ни крути, жизнь — это лишь цепочка воспоминаний. — Джемма глотает зеленый хетчбэк. — Может, правда в том, что ничто не длится вечно.
— Не знаю. — Джемма поворачивается так, что мы почти соприкасаемся лбами. Близость немного сбивает с толку. — Думаю, что-то все же длится вечно.
~**~
— Сначала была только вода, — шепчет она.
— О чем ты?
Мы лежим на спинах, животами к небу, пятками упираемся в песок рядом с кромкой воды. Валяющаяся неподалеку обувь отбрасывает комковатую тень.
Домой неохота, поэтому несколько часов назад я позвонил Клаудии и попросил выгулять Уайта. Мы с Джеммой бродили по городу: успели на финал «Поющих под дождем» в парке Бальбоа, прогулялись по японскому саду, заглянули в маленькие магазинчики и галереи в Хиллкресте, поели тако с рыбой на Рей-стрит, а час назад, когда заходящее солнце образовывало красные и оранжевые полоски на небе, очутились на пляже.
— Забей. Глупость сказала.
Переворачиваюсь на бок, подпираю щеку рукой. Джемма не шевелится. Какая она красивая. Почти что черные вьющиеся волосы рассыпаны по влажному песку. Рот приоткрыт, белые зубы слабо сверкают. Звездный свет окрашивает веки в оловянный цвет, придает ресницам металлический блеск.
Не верится, что она не сбежала после того, как я рассказал о прошлом. Так везти просто не может.