— Привет, — все, что говорит он.
— Вот же предводитель мудаков, — свирепеет Джули. — Наглости тебе не занимать, раз ты заявился сюда.
Я зажимаю рот рукой и захожусь в сиплом хохоте.
— Предводитель мудаков?
— Как думаю, так и говорю, — щурится она. — Предводитель мудаков.
— Слушай, — подает голос Рен, он поднимает очки на светловолосую голову, явив тем самым сверкающие зеленые глаза, — я понимаю, что ты не горишь желанием со мной общаться, но мне надо было с тобой увидеться.
Я сглатываю желчь, поднимающуюся к горлу, призываю сердце и легкие угомониться.
— Зачем?
Он отталкивается от двери, улыбается непринужденно и спокойно, словно в нашу последнюю встречу его штаны не были спущены до щиколоток и не было согнувшейся пополам полуголой девицы.
— Я подумал, что мы можем поговорить.
Поговорить? Серьезно?
— Хочешь поговорить?
Мне нужно это прояснить. Мне нужно это записать, подписать, заверить у нотариуса, отнести судье и внести в протокол.
— Новый статус: ей нечего тебе сказать! Возвращайся в Эл-Эй, сходи на колонотерапию, сделай селфи или еще чего.
Джули, давняя сторонница концепции «власть женщинам», включает полноценный режим стервы. Руки она упирает в бока, подбородок воинственно опускает. Того и гляди изо рта вырвется пламя.
За плечо я тяну ее в сторону балкона, чтобы посовещаться.
— Джулс, — шепчу я дрожащим голосом, — иди домой. Я скоро приду.
Она округляет голубые глаза.
— Идти домой? Только не говори, что веришь ему на слово. Мне напомнить, какая он паскуда? Перечислить список его преступлений против человечности?
— Не верю я ему! — отвечаю я, выпятив грудь. — Мне надо… — черт, я не знаю, что мне надо, — остаться одной.
Джули не рада. Она смотрит на небо, делает успокаивающий вдох, словно готовится к битве.
— Ладно, — бурчит она.
— Не надо так, — расстроенно прошу я.
Она глядит куда-то вдаль.
— Нормально все. Будь осторожна. — У входа в квартиру она тычет двумя пальцами в Рена и злобно шепчет: — Чума на твой дом, Рен Паркхерст.
Не знаю, то ли смеяться, то ли морщиться.
— Занятно, — улыбается Рен, когда мы остаемся одни.
Я молчу, тереблю низ футболки и переминаюсь с ноги на ногу.
— Значит, ты хочешь поговорить?
Он заглядывает мне в глаза.
— Да, поговорить. Это когда я произношу слова, а ты слушаешь и отвечаешь. — Я не хмыкаю в ответ на шутку, и он добавляет: — Неподалеку есть кофейня. Можно пойти туда и выпить по чашке кофе. Я прошу всего несколько минут.
— Не думаю, что ты имеешь право что-то просить. Даже несколько минут.
— Джемма, — произносит он умоляющим тоном, лицо превращается в маску раскаяния. Он тянется к моей руке, но я отступаю. — По-твоему, я не понимаю, что я облажался? Не знаю, слышала ты или нет, но у меня ехала крыша.
— Я слышала про арест. — Сжимаю потные руки в кулаки. — И видела ролик.
— Тогда ты знаешь, что я по тебе скучаю. Время вспять не повернуть, но ведь можно вполне по-человечески выпить вместе кофе. — Он закрывает глаза и делает вдох. — Я тебя люблю.
Каждая брошенная девушка хочет слышать: «Я скучаю», «Я тебя люблю», «Я облажался». Несколько недель назад я представляла этот момент по меньшей мере дюжину раз. Но в мире фантазий меня однозначно не мутило от замешательства.
— И что я должна ответить?
Он подходит ближе. Не успеваю и глазом моргнуть, как он теплой рукой обхватывает мое запястье. Жест настолько успокаивающий и знакомый, что тревога, бередящая душу, утихает.
— Отвечать ты ничего не должна. Но на кофе соглашайся.
Лэндон
Когда я впервые пригласил Джемму посерфить, она сказала, что некоторые вещи не меняются — например, закон Ньютона, законы Кеплера о планетных движениях, теория относительности. Теперь в список можно добавить еще кое-что: вечный холод в больницах.
Клаудия расхаживает туда-сюда. Уже два часа она ходит по коридору, освещенному люминесцентными лампами. Руки сложены на груди, тело напряжено и неподвижно, словно ее обернули в целлофан. Ее трясет, потому что здесь холодно, как в мясохранилище. Но стоит предложить ей остановиться и сесть или хотя бы накинуть мое худи, она вонзает в меня взгляд, который вывел бы из себя даже Чака Норриса.