Я наложил кальку и попытался обвести границу нижнего Манхэттена.
И не смог.
У меня вышла какая-то ерунда. Ничего общего с тем, что на карте. Я ничего не понимал – как же так, ведь я держал кальку ровно! Я посмотрел на свою маленькую руку: «Не дергайся», – приказал я ей. Скомкал кальку и начал снова.
Линия снова вышла неправильная. У нее не было красивого размаха.
Я скомкал кальку и начал сначала.
На этот раз вышло еще хуже. Манхэттен получился квадратный.
Я попробовал еще раз.
О нет, теперь он был похож на утку.
Скомкал.
На этот раз получилось похоже на дерьмо – еще одно слово, которому я научился от папы.
Скомкал.
Теперь Манхэттен был похож на фруктовый ломтик.
Он получался похожим на что угодно, только не на то, что надо, – на Манхэттен. У меня не получалось его нарисовать. Откуда мне было знать, что для копирования нужны специальный стол с подсветкой снизу и зажимы для надежной фиксации бумаги, а не дрожащая ручонка четырехлетнего мальчугана, поэтому я решил, что дело во мне. По телевизору всегда говорили, что человек может сделать все, что захочет, и вот я старался вовсю, а у меня не получалось. Значит, теперь уже никогда не получится. Я скомкал последний листок кальки и зарыдал в своей крепости, уронив голову на руки.
Заслышав плач, мама меня окликнула:
– Крэйг!
– Чего? Уйди!
– Что случилось, сынок?
– Не открывай занавеску! Не открывай! У меня тут дело!
– Почему ты плачешь? Что такое?
– Не получается!
– Да в чем дело?
– Ни в чем!
– Ну же, скажи мамочке. Сейчас я подниму покрывало…
– Нет!
Я выскочил из-под стола прямо в ту же секунду, когда она откинула покрывало, которое зацепилось за энциклопедии. Мама вскинула руки и успела удержать стопки на месте, чтобы нас не засыпало тяжелыми книгами. (Через неделю она заставила отца убрать энциклопедии.) Воспользовавшись тем, что она занята книгами, я бросился вон из комнаты, размазывая слезы, чтобы успеть добежать до ванной, где я хотел, не включая света, сесть на унитаз и поплескать себе на лицо горячей водой. Но мама, проявив невиданную прыть, оттолкнула энциклопедии на место, промчалась через комнату и сгребла меня тонкими руками с обвисшей на локтях кожей. Я стал лупить ее ладошками.
– Крэйг! Маму бить нельзя!
– Я не могу, не могу, не могу! – кричал я, ударяя снова, но мама обняла меня так крепко, что я больше не мог замахнуться.
– Чего ты не можешь?
– Не могу нарисовать Манхэттен!
– Что? – Мама подняла лицо, отстранилась и заглянула мне в глаза. – Так вот, значит, какое у тебя там дело?
Я кивнул, шмыгая носом.
– Ты хотел перевести Манхэттен на ту кальку, которую я тебе купила?
– Я не умею!
– Крэйг, этого никто не умеет, – рассмеялась мама. – Просто от руки нельзя ничего начертить. Это невозможно!
– Как же тогда делают карты?
Мама замешкалась с ответом.
– Ага, видишь? Видишь? Значит, кто-то может!
– Крэйг, карты рисуют с помощью специального оборудования. У взрослых есть для этого особые инструменты.
– Тогда мне тоже нужны такие инструменты!
– Крэйг.
– Давай купим!
– Детка.
– Они что, очень дорогие?
– Сынок.
Мама усадила меня на диван, который по ночам служил им с папой постелью, и села рядом. Я больше не плакал и не дрался. Тогда мои мозги еще не застряли в тупике и были в порядке.
– Крэйг, – мама вздохнула и посмотрела на меня, – я кое-что придумала. Может, вместо того чтобы тратить время на копирование карт Манхэттена, ты попробуешь сделать свои собственные карты? Карты воображаемых мест?
Никогда в жизни я не испытывал такого озарения.
Я смогу придумать и сделать свой собственный город. Сам придумаю улицы, нарисую реку там, где мне захочется, расположу океан там, где пожелаю, возведу мосты там, где захочу, проложу огромную магистраль прямо через центр города – как надо было бы сделать на Манхэттене. По-своему расположу метро. Сам назову все улицы. Я даже сделаю свою координатную сетку до самых краев карты! Я улыбнулся и обнял маму.