Герант говорил тихо и размеренно. Голос его убаюкивал и рассеивал все негативные эмоции, теснившиеся в душе́, словно злые и неблагодарные дети. Сердечное волнение, вызванное необдуманной резкостью некоторое время назад и насмешкой, случайно услышанной и подхваченной памятью минувшей ночью, постепенно сходило на нет. А голос Геранта тёк, струился, нанизывая видения, словно бусины. Сначала видения были слабые, едва различимые, но вот всё ярче и ярче проявлялись их краски, всё чётче и чётче становились образы, наполняющие их. Пока красота голоса и образов, о которых повествовал он, не захватили слух и воображение настолько, что всё остальное перестало существовать совсем.
— Во времена, когда на земле жили Древние, среди всевозможных чудес, сотворённых ими, была одна волшебная вещь, названная Зеркалом правды, — продолжал Герант. — Говорят также, что это зеркало позволяло увидеть истинное лицо человека, как бы и чем бы оно не было искажено: колдовством ли или злыми чарами. И это зеркало возвращало к жизни совсем погрязших во зле, давало им возможность исправить содеянное или хотя бы раскаяться перед смертью. Так вот, эта старуха была чем-то вроде такого ходячего зеркала… Ну да не о том речь, я хотел рассказать тебе сказку, которую услышал от этой старухи. Сказка эта… о человеческих чувствах.
«Давным-давно, — говорила старуха, и голос её по мере рассказа всё крепчал и уже мало походил на тележный скрип, — был в далёком океане остров. Красивый остров, полный света, тепла, зелени и всевозможных чудес. И жили на этом острове все человеческие чувства: Гордость, Грусть, Радость и прочие. Вместе со всеми жила там и Любовь. Хорошо жили, но вдруг начали замечать, как остров уходит под воду. Решили они покинуть свой дом пока не поздно. Снарядили корабли каждый для себя и покинули остров. Любовь же ждала до последнего, надеясь, что с островом всё будет в порядке, и его не нужно будет покидать. Но вот уже бо́льшая часть земли была покрыта водой и Любовь увидела, что если она не поторопится, то суждено ей захлебнуться в водах океана. Любовь стала звать на помощь. Она обратилась к тем, с кем жила на этой земле, делила хлеб и кров. Она увидела, как мимо проплывает корабль Богатства:
— Возьми меня с собой, — попросила Любовь.
Но Богатство ответило, что на его корабле слишком много золота и драгоценных вещей и для Любви там нет места.
Любовь обратилась к Гордости, но услышала в ответ, что она нарушит порядок и равновесие на корабле Гордости.
— О, Любовь, — услышала она в ответ на свою просьбу от Грусти, — мне так грустно и одиноко, что я должна оставаться одна.
А проплывающая мимо Радость так была занята радостью и весельем, что вряд ли даже услышала мольбы с берега.
— Иди сюда, я помогу тебе, — услышала вдруг отчаявшаяся Любовь. Она увидела, как к ней направляется маленькая ветхая лодочка. В ней находился древний старик. Любовь так обрадовалась, что даже забыла спросить его имя. И вот они достигли безопасного берега. Любовь сошла, а старик поплыл дальше. И только когда он уже был очень далеко, Любовь спохватилась:
— Скажи, — обратилась она к Знанию, — кто это был? Кто спас меня?
— Это было Время, — ответило Знание, которому, конечно же, полагалось всё знать.
— Почему оно помогло мне?
И Знание ответило:
— Потому что только Время знает тебе цену».*
Сказка была окончена, голос стих. И Вельскуд почувствовал себя осиротевшим и покинутым. Внезапный страх толкнулся в его сердце. Он с беспокойством окинул взглядом профиль сидевшего рядом Геранта. Неужели и он думает то же, что и эти неведомые зубоскалы-караульные, чьи шуточки он слышал ночью? Но Герант встретил его взгляд спокойно, и никаких тайных мыслей не пряталось в его молчании и карих глазах. Вельскуд едва слышно перевёл дух — нет, рядом сидел друг, верный и понимающий, способный на сочувствие и прощение, любящий и отзывчивый. И этого было более чем достаточно для того, кто искал всю свою жизнь, даже не подозревая, что ищет именно это. А шутники и сплетники пускай идут лесом!
— Завтра мы достигнем логова, — едва слышно сказал Вельскуд, судорожно вздохнул и уже громче добавил: — завтра, вероятно, будет решающий бой. Пожалуйста, не рискуй без надобности…
Герант кивнул самому себе, поскольку гвардеец снова отвернулся, тихо встал и направился к палаткам. Отойдя на некоторое расстояние, он не выдержал и оглянулся. Зрелище, представшее его глазам, исторгло из его груди тяжёлый вздох. Вельскуд лежал ничком, уткнувшись лицом в траву и закрыв голову руками. Герант постоял немного, размышляя о чём-то, и медленно пошёл в сторону от лагеря. Вскоре шорох листвы под его шагами затих.
Поздно вечером Вельскуд тихо пробрался в палатку, надеясь, что в лагере уже все утихомирились, и никто не услышит осторожных шагов. Он проскользнул мимо затухающего костра. Рядом стояли палатки, где ночевали Барнак и Терамай — там было темно и тихо, чуть дальше — высилась палатка Нарсиэль и Кассии. Там кто-то едва слышно бормотал и шевелилась какая-то тень. «Опять колдует», — усмехнулся гвардеец, пробираясь внутрь походного жилища. Внутри было темно и пахло июльским луговым разнотравьем. Обшаривая походный столик в поисках чего-нибудь, чем можно было бы осветить помещение, рука наткнулась на какую-то посудину и на пол хлынула вода. Зажжённая свеча осветила масштабы разгрома на столе: перевернутую кружку и цветы. Чертыхнувшись, Вельскуд оставил всё как есть и присел на походную кровать.
— Можно? — в палатку заглянул Терамай. Прошёл, не дожидаясь ответа, расположился рядом, помолчали. — Некоторое время назад было шумно… — полувопросительно, полуутвердительно сказал он.
Вельскуд пожал плечами.
— Послушай, Вельскуд, я тебя давно знаю, ты всегда был не сахар, но тут как-то совсем распоясался. Тебе не кажется? И чем дальше, тем хуже, причём оба: один вопит так, что запросто может обвал устроить, другой всё время молчит. И заметь: чем больше разлада между вами, тем сильнее сгущаются тучи. На карту поставлено слишком много, и внутренние раздоры ослабляют нас…
— Сам знаю, — цыкнул гвардеец, — но временами я и в самом деле готов его убить — эта вечная манера никогда ничего не объяснять, во всём стараться видеть хорошее! Что хорошего в нашем походе? Мы в полном…. Половина армии в лёжку и нет лекарства. Дальше будет только хуже! И… и… И шёл бы ты отсюда со своими увещеваниями…
Вельскуд почувствовал, как в его груди снова назревает непонятная и необъяснимая ярость, желание крушить и ломать. Слова были о чём угодно, но не о том, что наболело.
— Ты до такой степени не веришь в наше предприятие?
— Верю! Всегда и всему верю! И катись отсюда!
— И покачусь! Вот только побеседую с тобой и сразу покачусь. Вельскуд, когда ты ругаешься с Герантом, ты временами напоминаешь ревнивую девицу…. Ты не влюблён, случайно?
— Ещё скажешь слово — зубы вышибу, — вскинулся Вельскуд. Глаза его налились кровью от сдерживаемого бешенства.
— Молчу, — терпеливо согласился Терамай, — не злись. Но я говорю вовсе не о том, что ты подумал. При слове «любовь» ты ведь подумал, — он хмыкнул, — про постельный режим. А я ведь имел ввиду вовсе не это.
— Конечно, хочешь узнать что-нибудь про любовь — спроси клирика. Они-то всё про это знают, — язвительно ввернул Вельскуд.