Чайник свистнул. Электрический обогреватель, казалось, мерцал в излучаемом тепле. Черисс вернулась с двумя кружками.
— Спасибо за это утро, — нерешительно сказала она. «Помоги мне».
— Было приятно, — честно сказала Лиз.
Черис ухмыльнулась. — Ему не понравился вид твоего друга, это точно.
«Я думала, что он боится меня, — запротестовала Лиз.
-- Что ж, -- сказала Шерисс, -- может быть, так оно и было.
Наступила короткая тишина, нарушаемая бешеным ревом мотора на стоянке внизу. — Ты хоть представляешь, что Рэй делал прошлой ночью в кафе «Фэрмайл»? — спросила Лиз.
"Без понятия."
— Вы не знаете, не занимался ли он чем-нибудь противозаконным? Есть что-нибудь связанное с его лодками?
Она снова покачала головой с расплывчатым выражением лица, а затем просветлела. «Митч! Вот как его звали. Я знал, что запомню».
"Кто был он?"
"Я не знаю. Как я уже сказал, он был не отсюда. Причина, по которой я его помню, заключается в том, что, когда он приходил, Рэй никогда не сидел за барной стойкой, как обычно».
— Где они сидели?
«В углу. Однажды я спросил Рэя, кто он такой, потому что он, типа, внимательно посмотрел на меня, и Рэй сказал, что он купил у него. Омары и все такое.
— Ты поверил этому?
Черис пожала плечами. — Это был нехороший взгляд.
Лиз кивнула и поставила пустую кружку на стол.
После жары в квартире Хоганов на берегу было бодряще холодно. В телефонной будке пахло мочой, и Лиз была благодарна, когда Уэзерби поднял трубку после первого звонка.
— Скажи мне, — сказал он.
— Дела выглядят плохо, — сказала Лиз. — Я сейчас вернусь.
— Я буду здесь, — сказал Уэтерби.
20
С каждым щелчком ее ножниц на пол падал еще один крысиный хвостик черных волос. Снаружи небо было темным от непролитого дождя. Перед ней на деревянном стуле сидел Фарадж Мансур с белым купальным полотенцем на плечах. Он не был похож на убийцу, но, по его собственным словам, именно таким он и стал — и всего через час после того, как впервые въехал в Соединенное Королевство.
Это сделало ее… что? Заговорщик с целью убийства? Аксессуар постфактум? Это не имело значения. Все, что имело значение, — это операция и ее безопасность. Все, что было необходимо, это чтобы они оставались невидимыми.
Конечно, она многого не знала. Так должно было быть, иначе она бы не смогла. Если ее схватили и подвергли каким бы то ни было препаратам правды и методам допроса, которые применялись службами безопасности в наши дни, важно, чтобы ей было нечего им сказать.
Она вздрогнула и чуть не порезала его. Если их видели вместе или как-то связывали, то это был ее финал. Буквально негде было бы спрятаться. Однако ей достаточно рассказали о Фарадже Мансуре, чтобы понять, что он был превосходным профессиональным оперативником. Если бы он застрелил лодочника прошлой ночью, то это был бы лучший образ действий в тот конкретный момент. Если его не беспокоило то, что он покончил с жизнью этого человека, то и ее это не должно волновать.
Она предположила, что он был довольно красивым мужчиной. Она предпочитала его таким, каким он был, когда проснулся, — все еще воином с растрепанными волосами. Теперь, безбородый и аккуратно подстриженный, он выглядел как успешный веб-дизайнер или рекламный копирайтер. Вручив ему ножницы из вороненой стали, она взяла бинокль, вышла на гальку и осмотрела горизонт.
Ничего такого. Ни один. Никто.
Книга, которую она взяла в руки вскоре после своего пятнадцатилетия, была жизнеописанием Саладина, вождя сарацин двенадцатого века, сражавшегося с крестоносцами за обладание Иерусалимом.
Она пролистала первые несколько страниц, ее мысли были заняты другими вещами. У нее никогда не было особого вкуса к истории, а события, о которых она читала, происходили в столь далеком прошлом и в культуре, настолько малоизвестной, что они могли бы с таким же успехом быть научной фантастикой.
Однако неожиданно она оказалась увлечена темой книги. Она представляла себе Саладина худощавым, с ястребиным лицом, с черной бородой и в остроконечном шлеме. Она научилась писать имя его жены Асимат арабскими буквами и воображала ее довольно похожей на себя. И когда она прочитала об окончательной сдаче Иерусалима сарацинскому принцу в 1187 году, она не сомневалась, что именно этого исхода она хотела бы.
Книга представляла собой первый шаг того, что она позже назовет своей ориенталистской фазой. Она читала бессистемно и без разбора о мусульманском мире, от любовных романов, действие которых происходит в Каире, Лакхнау и Самарканде, до «Тысячи и одной ночи». В надежде обрести загадочность, как у Шахерезады, она покрасила свои мышино-каштановые волосы в угольно-черный цвет, надушилась розовой водой и начала красить веки краской из пакистанского магазина на углу. Ее родители были ошеломлены таким поведением, но были довольны тем, что она нашла интерес и провела так много времени за чтением.
Ее ранние впечатления от исламского мира, преломленные через призму подросткового эскапизма, не были бы признаны многими мусульманами. Однако через пару лет романтические романы уступили место толстым томам исламской доктрины и истории, и она начала самостоятельно учить арабский язык.
По сути, она жаждала трансформации. Уже много лет она мечтала оставить свое несчастное и ничем не примечательное прошлое позади и войти в новый мир, где она впервые найдет полное и радостное признание. Ислам, казалось, предлагал именно ту трансформацию, которую она искала. Это заполнит пустоту внутри нее, ужасный вакуум в ее сердце.
Она стала посещать местный исламский центр и, не сказав ни родителям, ни учителям, изучать Коран. Вскоре она стала регулярно посещать мечеть. Там ее приняли, как ей казалось, как никогда раньше. Ее глаза встречались с глазами других прихожан, и она видела в них ту же спокойную уверенность, что и сама. Что это был правильный путь, единственный путь. Что истины, предлагаемые Исламом, были абсолютными.