Ножницы мистера Пака мелькнули. — Мне жаль это слышать, сэр. Вернусь сегодня вечером за город, не так ли?
— Боюсь, да. К моей жене приходят люди. Самая скучная пара в Норфолке, ну вот.
«Действительно, сэр. Просто наклоните голову, если хотите.
Перри ездил на поезде в Лондон в среднем раз в месяц и обычно шел прямо к Трамперу. Что-то в темных панелях, щетках из барсучьей щетины и разумном, мыльном запахе дома — возможно, какое-то напоминание о школе — было для него безмерно утешительным. Перри ценил преемственность и уже несколько десятилетий ходит к Трамперу. Он мог бы пойти в парикмахерскую в Факенхеме и добиться почти такого же результата за треть цены, но ему никогда не пришло бы в голову поступить так. Его поездки в Лондон были бегством — не в последнюю очередь от бдительного ока Анны, его супруги, — и они носили ритуальный характер, на который он привык полагаться.
— Поднимите голову, сэр, если хотите.
Перри повиновался, и мистер Пак с острым запахом похлопал своего клиента по подбородку.
— Будет что-нибудь еще, сэр?
Перри сидел в приятном миазме талька и эссенции сицилийских лаймов. Даже перспектива того, что Ральф и Дайан Мандей будут пылесосить его джин, не могла испортить момент. — Я так не думаю, мистер Пак. Спасибо."
Он встал, и ему помогли надеть пальто с бархатным воротником, в котором он ходил в город. Поднявшись по лестнице на уровень улицы, он увидел, что, хотя ветер усилился, дождь прекратился, а это было примерно столько, сколько можно разумно ожидать от декабрьского утра.
Со свернутым зонтом в руке Перри не спеша направился на запад, к Сент-Джеймсскому магазину, мимо магазинов сшитой на заказ обуви, чулочно-носочных изделий, шляпников, парфюмеров, поставщиков туалетных принадлежностей, магазинов запонок и традиционных рубашек с окнами, доверху заваленными болтами полосатая ткань. Все эти учреждения еще больше воодушевили Перри Лейкби, подтвердив, что все еще существует мир, в котором старый порядок что-то значит и что таким людям, как он, по-прежнему оказывается уважение. И если некоторые из старых заведений закрылись — их заменили мобильными телефонами или дерзко эгалитарными торговцами мужской экипировкой, — он закрывал на это глаза. Он не собирался позволить этому испортить себе день.
За пределами Нью-энд-Лингвуда он подумывал о том, чтобы побаловать себя галстуком. Он питал особую привязанность к Нью и Лингвуду — в Итоне, когда он был там, был один из их магазинов, и, вероятно, он до сих пор существует. Однако в последний момент он отвернулся от двери. Он вряд ли сможет вернуться домой в новом галстуке без подарка для Энн, а времени на его покупку у него не будет. Или, по правде говоря, деньги. В последние месяцы ему пришлось затянуть пояс потуже, и если он время от времени позволял себе что-то в определенных областях, то делал это на собственные средства. Эти средства были строго ограничены, и, каковы бы ни были смягчающие обстоятельства, они не должны были быть растрачены на шелковые платки «Либерти» или презентационные бутылочки с маслом для ванн «Стефанотис» от Флориса.
Сигары, однако, были чем-то другим. Киплинг однажды написал, что женщина — это всего лишь женщина, а хорошая сигара — это дым, и именно с этой мыслью Перри перешел улицу к Давидоффу на углу Сент-Джеймс. Хозяин магазина вежливо поприветствовал его и провел в хьюмидорную комнату. Это было одно из любимых мест Перри на земле, и несколько долгих мгновений он просто дышал воздухом, пахнущим Гаваной. Выбор был, как всегда, великолепен, и Перри в нерешительности остановился на Партага, Коиба и Боливаре. В конце концов вмешался владелец, привлекший его внимание к прекрасному старому хьюмидору из канареечного дерева, содержащему пару дюжин El Rey Del Mundo разных размеров. Перри взял три, Gran Corona и пару Lonsdales, и вручил взамен две банкноты крупного достоинства.
Перейдя улицу Сент-Джеймс, избегая такси, которые в эти дни, казалось, не щадили пешеходов, Перри направился к скромно величественному входу в клуб Брукса. У его крестницы был день рождения, и он должен был дать ей обед в полдень.
Миранда Мандей была младшим отпрыском соседей Перри из Норфолка, и Перри все еще не совсем понимал, как он стал нести ответственность за ее духовное благополучие. Однако, основываясь на прошлой форме, он имел четкое представление о том, что продлится следующие пару часов. На двадцатичетырехлетнюю девушку решительно не произвело бы впечатления ее окружение — сводчатые потолки клуба, позолоченная лепнина, тяжелые бордовые драпировки и кожаные кресла цвета лесной зелени. Вместо этого она пренебрежительно комментировала малочисленность женщин-членов, невесело хмурилась, глядя на меню столовой, выбирала овощную закуску вместо основного блюда, отказывалась от клубного кларета в пользу минеральной воды, настаивала на ромашковом чае вместо пудинга и долго потчевать Перри невероятно скучными подробностями ее работы в рекламе. Почему, недоумевал он, молодые люди так смертельно серьезны ? Что, черт возьми, случилось с весельем?
Проходя через вход в клуб, он поприветствовал Дженкинса, швейцара, избавился от своего пальто и поставил зонтик на длинную подставку из красного дерева. 1130. Полчаса ждать.
Импульсивно, вместо того, чтобы подняться прямо наверх, он свернул прямо в клубную комнату для игры в нарды, где два члена заканчивали игру.
— Доброе утро, Родди, — сказал Перри. «Саймон».
Член парламента Родерик Фокс-Харпер и Саймон Фармилоу мгновение смотрели на него, не узнавая. — Лейкби, не так ли? — наконец спросил Фармилоу.
«Перегрин Лейкби. Время для доски?
Брови Фармилоу поднялись. Он был известным турнирным игроком, но если этот голубь предлагал себя на алтарь…
— Десять баллов? предложил Перри, доведенный молчанием другого человека до безрассудной бравады.
Игра не заставила себя долго ждать. Первым броском Фармилоу была двойная шестерка, которая автоматически удвоила ставки. Пару минут спустя, когда его позиция определилась, он перевернул кубик удвоения с двойки на четвёрку. Вместо того, чтобы уступить и снизиться до 40 фунтов стерлингов, Перри принял рейз со слабой улыбкой — улыбкой, которая осталась на месте, пока Фармилоу с безупречной вежливостью построил прайм, закрыл Перри и поставил его в тупик. Окорок, как знали оба игрока, удваивал все существующие ставки.