Классический Роб.
Этим вечером команда не спешила разбежаться, как обычно, словно спасаясь от пожара. Этим вечером большинство задержалось. Поблано ушли, с привычными кривыми улыбками, многозначительно поглядывая на оставшихся, и двинулись всей компанией в Квинс. Они это уже проходили. Пусть глупые габачо подергаются, все равно что будет, то и будет. Смена завершилась, так чего тут сидеть впустую? Пусть глупый молодняк norteamericano тратит заработанное на дорогущие напитки под дурацкую музыку, рассуждая о trabajo, putas, боссах и los pilotes.[25] Время надо ценить, а они и так провели почти весь день в кухне «Сен-Жермена», большое спасибо.
Мишель, в пропотевшем спортивном топе и рабочих штанах, заметила взгляды побланос, когда те уходили цепочкой, и правильно истолковала эти взгляды как жалость.
— Это есть неправильно, — посетовал Тьерри, раз в десятый за десять минут.
— Как давно ты с нами, Тьерри? — раздраженно справилась Мишель. — Четыре гребаных месяца? Только обезьяна-коммуняка вроде тебя станет требовать бонусов после четырех месяцев работы. Что, тебе мало платят? Ну да, прямо весь исхудал, бедненький. Отсоси, сука. И помалкивай.
— Это не быть правильно, — пробормотал Тьерри, уже прикидывавший, что надо позвонить матери во Францию с ресторанного телефона и пожаловаться на очередную несправедливость, очередной произвол гнусных американцев. — Моя плевать, что ты говоришь. Во Франции…
Мишель перебила.
— Во Франции ты бы работал посменно в какой-нибудь занюханной кондитерской в захудалой деревеньке в гребаных горах, готовил бы вшивые tarte au pomme[26] и подметал пол за своей мамочкой, ясно? Хватит пудрить нам мозги своей Францией.
— А ведь он прав, как ни странно. Это неправильно, — сказал Кевин. Он работал в «Сен-Жермене» с самого начала, таскал оборудование и плиты от парадной двери, пережил почти катастрофическое «пробное» открытие, трудился упорно и преданно, готовил соусы, уделял внимание каждому крошечному кружочку моркови или лука, с таким видом, будто разряжал ядерную бомбу — и вот какую награду получил. В предыдущем году стандартный бонус составил недельную зарплату. В этом он рассчитывал на то же самое. Ему надо было оплачивать счета. Дорогая квартира в Дамбо, деньги за фильмы для взрослых, за кабельное телевидение, за скоростной доступ в Интернет, возмещение кредита по карте за подарки, купленные маленькому брату в Кливленде, подруге, родителям… Он сорил деньгами, рассчитывая на премию, желая произвести впечатление, и теперь оказался в дерьме. Клятое Рождество! И что прикажете делать? — Отстой, — прибавил он, подумав. Он сидел без рубашки, понуро потирая родинку на подбородке, и нервно покусывал серебряный гвоздик, из-за чего его речь была чуть невнятной. Наконец он подытожил: — Дрянь дело. Точно гврю. Дрянь сплошная.
Билли, помощник соусника, промолчал. Он очутился в ситуации более отчаянной, чем коллеги, как ему казалось, поскольку уже задолжал аренду за два месяца, а христианская рок-группа, с которой он делил квартирку в Хобокене, в последнее время вела себя совсем не по-христиански, помечая свои баночки йогурта в холодильнике, и даже намекнула, что его выкинут на улицу, если он не покроет долг в ближайшее время. Билли огляделся, пытаясь определить, кто мог бы войти в его тяжелое положение. Кто мог бы одолжить ему денег или, возможно, пустить на свою кушетку. Тьерри? Забудь об этом. Он француз. Кевин? Может быть, хотя выглядит он не очень; вон как подкидывает ножик в воздух снова и снова и ловит за ручку. Мишель? Тут вообще ловить нечего. Не его полета птица. С Мишель и заговаривать-то страшно. Кладовщик Джимбо? Билли подозревал, что он гей. (Иначе как объяснить, думал Билли, музыку, которую Джимбо нравилось слушать. Нет, не катит. Уж лучше домой в Миннеаполис, чем просыпаться под такую музыку.)
— У нас тут неприятная ситуация, camales, — сказал Леон, помощник кондитера. Ему нравилось думать, что он говорит на испанском, хотя мексиканцы едва не писались от смеха, когда его слышали. — Лавочка закрывается, ребята. Finita la, мать ее, musica. Нас поставили раком, papi chulo, вот и весь разговор. Тут ловить нечего.
— А ты что думаешь? — спросил Кевин спокойно, поворачиваясь к Мишель. — Сколько, по-твоему, у нас времени? Я имею в виду, мы уже в долгах. В зале ни души. Сколько понадобится, чтобы чеки начали возвращать? Короче, пора искать новую работу или нет?