Стоя на коленях на этом круглом, высоко поднятом кружочке тверди, люди видели необычайное зрелище.
С трубы можно было видеть облака в профиль. А когда шел дождь, из тяжелых туч вытягивались, словно длинные и слабые сосцы, дождевые токи. Запах сырости туч доносился сюда. Тучи пахли погребом.
Чувство ничтожности и одновременно восторга охватывало человека, возвысившегося над старыми зазубренными горами, похожими на окаменевшие волны внезапно застывшего в бурю каменного моря.
Но проникнуться всеми этими чувствами мешал визгливый голос Чибирева:
— Давай, давай шибче!
Он спокойно разгуливал по круглой площадке жерла и своим уверенным видом вновь возвращал людям потерянную земную бодрость.
Труба достигла своего предела. В смену Чибирев решил выложить каменную оконечность ее— корону.
И на эту смену пришла Анна Чибирева.
В ватных штанах, тучная, закутанная во многие шали, огромные, как одеяла. Зычным голосом она кричала на людей, готовящихся к подъему.
Челюстев отозвал Чибирева в сторону и спросил:
— Нельзя ли отговорить мамашу?
Чибирев внимательно оглядел Челюстева с ног до головы и сказал злым, тонким голосом:
— Вы бы, товарищ, топали отсюда. А то дует, простудитесь. А до нашей фамилии не касайтесь. Нос не дорос.
Во внутреннем своде трубы, выложенном лесами, могучим холодным потоком бушевал воздух. Они подымались в сумерках каменного колодца — Чибиревы, два каменщика и сварщик, который должен был приварить стержень громоотвода. Подъем продолжался больше часа.
Чибирева подымалась первая. Она, казалось, закупоривала своим тучным торсом шахту трубы. Тяжелое ее дыхание было всем слышно. Чибирева часто останавливалась и, зажав ступеньку ногами, развязывала узлы душивших ее шалей.
Выбравшись на круглую каменную площадку, люди пошатнулись от несущейся тяжести ветра.
Чибиревы были особенно придирчиво-требовательны к двум каменщикам.
— Конфорка — это же самое нарядное место, орала Анна, — а вы куда ляпаете?
Чибирева отталкивала каменщиков и сама перекладывала их кладку. Свирепая, ярость этой женщины, ее стремительность пугали каменщиков, и они сторонились Анны.
Чибирева бесстрашно наклонялась над бездной, обстукивала и охорашивала кладку, голова ее и плечи свободно висели над грозной пустотой.
А ветер все лютел. Гигантской шумной стаей ветры носились над котловиной. С размаху ураган ударился о каменную колонну, потом снова затих, накапливая свою девятую волну.
Сырые, пахнущие облака, толкаясь и дымясь, неслись внизу, застилая землю.
Трос у лебедки болтался, звеня, широко и сильно, как маятник.
Оставалось четыре последних круга кладки.
Анна Чибирева, наклоняясь к уху сына, прикрываясь ладонями, прокричала:
— Чибирев, гони ты их всех, а то я сама пугану! Может, это последняя моя труба. Я же ее сама желаю докончить своими руками.
— Не жадничайте, мамаша, — упрекнул Чибирев, но послушно подполз к каменщикам.
Каменщики сидели скорчившись в стволе трубы, отдыхая.
— С наступающим праздничком! — прокричал Чибирев и натянул до рта кепку.
Упираясь руками, Чибирев встал на колени, оглянулся на сварщика, привязавшего себя веревкой к лесам и приваривавшего пронзительно-ярким шипучим пламенем к стальному бандажу шпиль громоотвода. Насмешливо спросил:
— Как ворона на шестке, боишься, сдунет?
Сварщик повернулся к нему, расстегнув пиджак и пряча под полой голову, как птица под крыло; он долго и тщательно старался прикурить, ничего не отвечая.
Тогда Чибирев просительно воскликнул:
— А вы бы, ребята, меня почествовали: сороковая это труба, ровным счетом!
— Да как же тебя почествовать? — уныло спросил продрогший каменщик.
— Да хоть бы руку пожали, что ли.
Каменщики, неохотно вынимая свои руки, согретые в карманах, пожали протянутую чибиревскую ладонь.
— Вот так: вежливенько, — произнес Чибирев и протянул свою руку сварщику, но тот, покосившись, сказал сипло:
— После пол-литром почествую, тоже нашел время.
Чибирев, обиженно поджав губу, сказал — для того, чтоб что-нибудь сказать:
— Ну давай, давай веселее, ребята!
Анна Чибирева внимательно следила за этой сценой.
Огромная, толстая, она подползла к людям, внимательно и медленно оглядела их лица, потом, словно прислушиваясь к чему-то, произнесла зловещим, глухим голосом:
— Степан, труба шатается — слышишь?
Лица у каменщиков внезапно стали светящимися от бледности. Они замерли в тех позах, в каких настигли их эти слова.
Труба действительно шаталась.