Лед кренился и трещал. Бойцы подпирали ледяные плиты кругляками, — совсем как шахтеры кровлю.
Провисшую ледяную полуобрушившуюся крышу озера пересекала вспученная полоса, похожая на мозолистый след зимней дороги. В давние времена здесь была плотина. Остатки этой плотины черными окаменевшими сваями подпирали теперь лед, образуя нечто вроде длинного навеса. Капитан спешил вывести людей к старой плотине, потому что тут, как в соляной штольне, было просторно и надежно. А пока приходилось рыть руками в студеной тине, чтобы проползать под ледяными плитами на брюхе.
Капитан полз последним. И вот тяжелая льдина, слабо скрипнув, начала сползать, осыпаться мелкими осколками.
Ляпушкин бросился к капитану и, встав на колени, опираясь руками о почву, принял на себя всю тяжесть льдины. Деревянные чурки, которые бойцы пытались подсунуть под льдину, были вмяты в ил, словно тощие колышки.
— Вот, — сказал капитан сипло, — веселее надо идти вперед, братцы!
Немецкие солдаты возводили укрепления вдоль крутого откоса озерного котлована. Офицеры торопили их.
Немцы ожидали подхода наших основных частей, но и их свежие резервы должны были придти с часу на час.
И вдруг из трещин, расколовших лед у берега, поднялись русские бойцы и молчаливо вышли на землю. Первый удар был нанесен врагу самым ощущением ужаса перед внезапным появлением наших бойцов из-под льда и уже потом разрывами многочисленных и метких гранат.
К рассвету преследовать уже было некого. И стали видны лица бойцов — усталые, измученные и разные, как были разными их наклонности, характеры, как различны были их прежние, мирные профессии.
Рухнувший лед лежал в котловане опустошенного озера стеклянными развалинами. Солнце ломало о льдины свои лучи, и льдины обливались разноцветными, томящимися огнями.
Капитан ехал верхом, и глаза его слипались от пронзительного света и усталости, и он часто ударялся вдруг лицом о прыгающую холку лошади, засыпая. И тогда он начинал дергать повод и сердился, думая, что это лошадь спотыкается, но лошадь шла мирной рысью и ни в чем не была виновата.
1943
Дженни
Падал лохматый теплый снег, и от снега пахло, как от травы после дождя: свежестью.
Очень приятно стоять под этим падающим снегом! Стоишь, словно в черемуховой роще, когда осыпается цвет. Даже голову кружит!
По дороге, по грунтовой стороне ее, строго предназначенной для гусеничного транспорта, катился серый немецкий танк с раскрытыми люками.
Последние дни ремонтники только и знали, что гоняли с поля боя эти пленные машины к своим летучим мастерским.
Хорошо стоять под снегом, когда этот снег напоминает белый сад, и смотреть на такую дорогу!
И вдруг — крик, пронзительный крик. Когда я обернулся, увидел, что какой-то человек бежит по полю, увязая в снегу, а впереди, наперерез немецкому танку, скачет большая трехногая овчарка.
Старые ржавые проволочные заграждения пересекали поле. Собака на какое-то мгновение присела, сжалась в комок и вдруг выпрямилась и, вся вытянутая, взвилась в воздух. Коснувшись земли, собака перевернулась через голову и покатилась в овраг. Потом она снова появилась возле откоса — без лая, молчаливая, шатающимися прыжками она заходила к танку сбоку, движимая каким-то своим расчетом.
Механик-водитель не мог слышать крика, но в открытый люк он увидел махавшего ему руками человека и остановил машину. Остановил как раз в тот момент, когда овчарка, сделав последний прыжок, легла под правую гусеницу.
Потом я увидел, как собаку тащили от танка за веревку, привязанную к ее ошейнику. Собака не хотела уходить, она рвалась на веревке, мотала головой, прыгала в разные стороны, вставала на задние лапы, садилась, упираясь передней ногой в землю, и выла.
Только когда танк ушел, собака понуро побрела вслед за людьми. Поджатый хвост, повиснувшие уши, взъерошенная шерсть и ковыляющая поступь придавали ей вид невыразимо несчастный.
Привыкнув на войне к тому, к чему, казалось бы, очень трудно привыкнуть, я был странно взволнован этим непонятным происшествием.
Вечером я зашел к подполковнику Мезенцеву. Он сидел за столом у карты. Карандаш, часы, циркуль, портсигар, зажигалка, как всегда, лежали возле его правой руки. Слева стояли четыре ящика с телефонными аппаратами в чехлах из желтой кожи.
А в углу за печкой лежала уже знакомая мне овчарка.
Она лежала вытянувшись, положив длинную красивую голову на переднюю лапу. Глаза ее были открыты. Собака вздрагивала. Короткая култышка все время тряслась, словно от непереносимой боли.