Высокий, худой, сутулый, с темными, глубоко впавшими глазами, с руками, длинными и от природы и от того, что ходил немного сгорбившись, Гладышев напоминал цыгана-лошадника.
В жизни своей он переменил много профессий, объездил страну, участвуя во всех великих стройках, много повидал, вытерпел. Невзгоды фронтовой жизни переносил с легкостью бывалого человека.
Он умудрялся за ночь выстирать портянки и просушить на своем теле, обмотав вокруг бедер. Когда, казалось, на земле нет сухого места для ночлега, он находил его.
Брился он одним-единственным лезвием безопасной бритвы, правя ее о внутренние стенки граненого стакана.
На привале вокруг его котелка всегда собирались бойцы. Гладышев умел говорить едко, насмешливо, умно.
— Я, когда по тылам в рейд ходил, с дамочкой одной в колхозе познакомился, симпатичная такая. — И, сбрасывая на землю пену с бурно кипящей каши, он добавил: — Я ей обещал, как следующий раз приду, два килограмма мышьяку привезти.
— А зачем ей мышьяк?
Гладышев подул на ложку, попробовал кашу и спокойно сказал:
— Немцев травить, вот зачем. — И раздраженно добавил: — Народ неаккуратно с немцами драться хочет. Это мы аккуратно воюем. Я говорю командиру: «Разрешите на трофейном танке группку в их одежде по тылам соорудить?» А он говорит — неудобно. Неудобно — это когда немец по твоей земле живой ходит. А остальное все удобно.
— А вы сколько, товарищ Гладышев, за войну человек убили?
— Нисколько, — сказал Гладышев.
— А как же в «Боевом листке» написано?..
— Так то же фрицы, — сказал Гладышев, щурясь. — А разве ж они люди?
…Однажды бойцы шли по дымящейся пылью дороге: На черной груде камней сидела старая женщина, скорбная и неподвижная. Похвистнев отделился от бойцов, подошел к женщине, и все видели, как он снял с плеч вещевой мешок и стал его развязывать.
Через несколько дней проверяли НЗ. У Похвистнева НЗ не оказалось, Он сказал, что НЗ съел, и получил за это взыскание.
Вечером Гладышев выговаривал ему:
— Ты подло сделал. Знала б старуха, что ты ей даешь, она бы тебе этой консервной банкой башку расшибла. Видел, чего народ терпит. И он знает, за что терпит, за что тебе свой последний кусок хлеба отдает. Ты доброго из себя не строй. Он от тебя не доброты, а злости требует. Мне банки консервов не жалко, мне обидно, что у тебя башка не в ту сторону работает.
Похвистнев недоуменно пожал плечами. Он был из тех спокойных, рассудительных людей, которые могут мириться с любыми неудобствами, но никогда не пожелают добровольно усугубить их, если не будут вынуждены к этому людьми более жестокой, прямой и сильной воли.
И доброта его была такая же ленивая. Он предпочитал душевный покой жестокому упорству, направленному к одной цели.
В десантники Похвистнев пошел потому, что пошел Гладышев. Он привязался к Гладышеву, и не хотел с ним расставаться, хотя трудно сказать, чего в этом влечении было больше — сердечной привязанности или корысти.
Неутомимый и деятельный Гладышев сам не замечал, как в пылу своей неукротимой энергии он частенько делал то, что полагалось делать Похвистневу.
Гладышев был слишком нетерпелив. И когда он видел, как медленно возится с топором или лопатой Похвистнев, он вырывал у него инструмент и заканчивал работу сам.
Сознательно или несознательно Похвистнев использовал яростный задор Гладышева — трудно сказать. Только жили они оба дружно, и Гладышеву было удобно, что Похвистнев ему ни в чем не перечил.
Как-то отбирали добровольцев для одной опасной операции. Похвистнева не оказалось в числе желающих, Гладышев ушел с другим вторым номером. Потом Гладышев спросил Похвистнева, почему его не было с ним?
Похвистнев сказал:
— Я человек семейный, зачем еще зря на рожон лезть.
Хотя Похвистнев ни разу не спрашивал Гладышева, есть ли у него семья, по замашкам Гладышева он был твердо убежден, что тот холост.
Гладышев сощурился и, глядя на Похвистнева с гадливым выражением на лице, какое у него обычно бывало, когда он, лежа у своего пулемета, целился, резко сказал:
— Если бы твоих ребят немцы зарезали, — хорошо было бы. У таких отцов их на глазах резать надо.
Впрочем, они быстро помирились: Гладышев не был злопамятным, а Похвистнев вообще не любил ссориться.
Теперь — о той операции, итоги которой обсуждали коммунисты десантного подразделения и события которой послужили поводом для заявления Гладышева, обвинявшего своего друга в таком тяжелом преступлении, как трусость.
В 6.20 29 августа танки с десантниками прямо с марша удачно миновали проходы, проделанные саперами в минных полях. Прорвав проволочные заграждения, они сокрушили передний край вражеской обороны огнем и ворвались в населенный пункт, где располагались вторые немецкие эшелоны.