Она была вся охвачена каким-то удивительно возвышенным чувством и казалась самой себе смелой, простой, хорошей. Ей казалось также, что и лейтенант о ней думает сейчас именно так, и за это она готова была делать все, что угодно.
Внезапно громко и странно звякнула крышка башенного люка. Катя окликнула:
— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!
Никто не ответил. Она остановила танк, проползла в башенный отсек. Нога лейтенанта свешивалась странно, не упираясь в педаль спуска орудия. Она потянула лейтенанта за ногу, и он застонал. Она помогла лейтенанту спуститься, голова его была в крови от пули, ударившей рикошетом от крышки люка. Катя бинтовала ему голову, и, когда повязка закрывала глаза, лейтенант сердито говорил:
— Осторожней! Что, я вслепую огонь вести буду?
Потом он снова забрался на сиденье и поставил ногу на педаль спуска. Катя сказала:
— Закройте крышку люка.
Лейтенант промолчал.
— Вам, может быть, жарко? — спросила Катя.
— Ладно, не сердитесь, — сказал лейтенант.
Они выехали на восточную окраину города и остановились. Кто-то постучал по броне и сказал вежливо:
— Товарищи танкисты, подсобите, пожалуйста. Немец в трансформаторной будке засел, шрапнелью бьет, нет никакой возможности.
Катя вышла из танка.
— Где будка?
Боец в маскировочном халате, огромный, похожий на белого медведя, показал рукой и попросил:
— Может, подвезете? Я бы их гранатой.
— Гранаты у нас у самих есть, — сказала Катя.
Боец, наклоняясь к ней большим скуластым измученным лицом, вдруг сказал испуганно:
— Господи, да никак барышня! — И поспешно добавил: — Ничего, я пешком дойду.
— Садитесь, — приказала Катя.
— Да не нужно, — сказал боец.
— Садитесь, — повторила Катя.
Боец, устраиваясь на броне танка, попросил:
— Вы не обижайтесь, товарищ командир: испугался, гляжу, волосы.
— Держитесь, а то сдует! — крикнула Катя и закрыла люк.
«Шестидесятка» зашла в тыл окопавшейся возле трансформаторной будки группе немецких автоматчиков, но немцы успели повернуть орудие и встретили танк огнем. От бортового попадания «шестидесятку» развернуло почти на 160 градусов. После удара машина на несколько мгновений оставалась неподвижной, потом снова пошла, но не вперед, а назад. Можно было подумать, что командир отказался, струсил. Но тут же машина опять повернула на боевой курс. Значит, механик-водитель, оглушенный, наверное, вначале потерял направление. Танк мчался к немецким окопам…
…Катя сидела, скорчившись от боли в ноге. Боль становилась все сильнее, и она испытывала тошноту и не хотела открыть люка. Больше всего ей хотелось, чтобы ее сейчас никто не видел и чтобы она никого не видела. Но в люк стучали громко, настойчиво. Она разозлилась и открыла люк.
— Спасибо, товарищ механик.
— Очень одного вы занятно поддали, аж машину испачкал.
— Сами-то как, ничего?
— Товарищ механик, коньячку, вот с фрица снял.
— Они же барышня, — вмешался в разговор еще один боец.
— Ну так что ж, коньячок и в госпитале дают.
— Как лейтенант? — спросила Катя…
В санбате ей сделали перевязку, но остаться она не захотела. Зашла в палатку, где лежал лейтенант. Она наклонилась над ним. Глаза лейтенанта были широко открыты. Он пошевелил губами и с какой-то удивительной нежностью сказал:
— Зоинька!
— Это я: Катя, — топотом сказала она и еще ниже наклонилась над ним.
— Зоинька, — повторил лейтенант, — больно очень, Зоинька.
Тяжело хромая, Катя вышла. Танк стоял грязный, в масле, с длинными запекшимися бороздами от попаданий на броне, с пробоиной, из которой торчали тряпки, засунутые туда Катей, чтоб не дуло. Очень измученным и уставшим выглядел танк. Катя с трудом забралась в машину.
В расположении полка было тихо. Люди отдыхали после боя. Катя вылезла из машины, сняла с соседнего танка лопату, — своя лопата была разбита, — и стала рыть землю. Земля была каменная, и она думала, что и за двое суток ей не удастся выкопать укрытие для машины, но она продолжала копать.
Подошел Глаголев.
— Ты чего тут скребешься, Петлюк?
— Уйди, — сквозь стиснутые зубы сказала Катя.
— Ну, вот, — звонко сказал Глаголев, — я для нее нишу выкопал вместо «здравствуйте», а она — «уйди», — и взял из ее рук лопату.