— А правда, Измайлов, когда ты в Туле сел, тебя милиционер оштрафовать за нарушение правил уличного движения собирался?
— Что милиционер! Пусть лучше расскажет, как он к немецкому штабу подрулил. И, знаете, ребята, — с деланным возмущением говорит румяный пилот с девичьим лицом и висящими на спине, как косы, проводами от ларингофона, — часовой ему — на-караул, а он, грубиян, — гранатой.
— Так ведь туман же был, — оправдывается Измайлов и застенчиво улыбается.
Измайлову приятно, что с ним, с рядовым пилотом, летающим на гражданской машине, прозванной «гроб с музыкой», так запросто разговаривают боевые летчики, имеющие почти каждый на своем личном счету по нескольку сбитых вражеских самолетов.
Окружив Измайлова, летчики ведут его к себе завтракать.
Он немного смешно выглядит, этот пилот, среди нарядных, подтянутых рыцарей воздуха.
Измайлов одет в толстую куртку, как-то по-извозчичьи низко подпоясанную. На голове не шлем, а меховая ушанка. На ногах — валенки. А из кармана стеганых штанов торчит зеленая ручка гранаты.
Он идет переваливаясь, толстый, неповоротливый. Над ним подшучивают, а он спокоен и рассудителен.
Конечно, правда, — когда по нему ударили из зенитного пулемета, он кое-как дотянул до деревни и там с каким то плотником чинил пробитые плоскости. И ничего тут обидного нет, если помогал плотник. Не было бы плотника так он еще кого-нибудь попросил бы помочь. Какая разница!
Когда Измайлов разделся, он оказался худеньким черноглазым пареньком лет двадцати.
У летчиков за столом всегда шумно. Во время завтрака досталось капитану Лютову. Утром он таранил «М-110». Таран был произведен на большой высоте и не совсем удачно. Лютов вынужден был покинуть свою разбитую машину. Падая затяжным, он увидел внизу спускающегося также на парашюте немецкого летчика. Лютов подобрал стропы, приблизившись к немцу, вытащил пистолет и стал стрелять. Немец, в свою очередь, также начал его обстреливать. Дуэль парашютистов закончилась на земле.
Лютов пришел на аэродром с синим пухлым шрамом на щеке и с планшетом немецкого летчика в руках, сердитый и раздраженный.
Измайлов внимательно прислушивался к шумному розыгрышу Лютова, и среди едких насмешек он тщательно запоминал то деловитое и неповторимое, что составляет хороший стиль летного мастерства.
Дискуссия, несмотря на свою форму товарищеского розыгрыша, таила самые изысканные тонкости пилотажного мастерства, непостижимые для постороннего. И, когда адъютант командира части принес пакет, Измайлову очень не хотелось уходить, не дослушав спора до конца.
Никто перед полетом не давал Измайлову ни метеосводок, ни прогноза погоды. Он — связной и должен летать всегда: ночью и днем, в туман, в буран, в снегопад. А если на него нападет «мессершмитт», у него нет оружия, чтобы отбиться. Уйти он тоже не может: у него мизерная скорость. Единственное, что может сделать Измайлов, — нырнуть вниз, куда придется, и постараться при этом не очень сильно поломать машину, чтобы самому остаться целым, спасти драгоценные документы и успеть доставить их во что бы то ни стало вовремя.
Измайлову приходилось летать с офицером связи на разведку и на поиски окруженных подразделений, и к партизанам, в тыл немцев.
На обратном пути мотор, работавший на автомобильном скверном, немецком, бензине, сдавал. И Измайлов вынужден был делать в воздухе перевороты через крыло, петли, чтобы взболтать в баках горючее, оседающее смолистой грязью.
Но и это горючее добывалось с трудом. По целым суткам партизаны в засаде караулили проходящие машины, чтобы было чем заправить советский самолет. Был случай, когда его самолет пришлось в конной упряжке со снятыми плоскостями вывозить из немецкого тыла, после того как очередью с «хейнкеля» перебило два цилиндра. Часто на обратном пути ему приходилось брать с собой раненых. Блуждая в тумане, он садился прямо у околицы какой-нибудь деревни и, выспросив дорогу, летел дальше. А однажды, когда у него на исходе было горючее, он не в силах был перетянуть через лесной массив и повис на вершинах деревьев с расщепленным пропеллером.
Измайлов очень любил свою машину, и ему казалось, что он летает на ней с самого начала войны.
Но это было неверно. Самолет его так часто чинили и так много переменили в нем частей, что без смены остался, быть может, только один номер.
На войне у каждого человека имеется мера его доблестным деяниям. У пехотинца — число уничтоженных им лично врагов. У артиллеристов — число выпущенных снарядов. У танкистов — ассортимент несколько шире. У истребителей — сбитые самолеты врага.