— Хорошо, — глухо согласился Микельшин, — я сейчас сбегаю.
Но не тронулся с места, потому что знал: тех ребят уже нет.
В сумерках наступающего дня мы видели зарево горящих впереди нас деревень, которые, отступая, сжигали немцы.
Скоро голова разорванной немецкой колонны показалась на шоссе. Наши орудия открыли огонь. Бросая машины, немцы пытались обойти засаду по целине, но здесь их встречали пулеметным огнем цепи спешившихся кавалеристов.
Никогда еще я не видел, чтоб наши люди сражались с таким восторгом и упоением, как это было в декабрьские дни разгрома немцев под Москвой.
Говорят, что на войне нельзя испытать ощущение полного счастья. Неправда! Мы тогда чувствовали себя самыми счастливыми людьми, потому что победа — это счастье. А это была первая большая победа, и значит — первое ощущение огромного, всепокоряющего счастья.
1945
Неспокойный человек
Петя Савкин, шофер нашего артдивизиона, был из породы тех людей, которым состояние покоя даже во сне недоступно.
Невысокого роста, чернявый, с глазами, вечно шмыгающими и нетерпеливыми, он не говорил, а кричал, не ходил, а бегал. Он не вел свою машину, он гонял ее, как черт.
В буран и вьюгу, в ночи, темные и густые, как деготь, он уверенно мчался вперед, просвечивая темень одними своими кошачьими глазами. Большаки, искалеченные, изуродованные, где погрязали надолго другие машины, он преодолевал, как нанаец пороги кипящей реки, вдумчивым и отважным мастерством первоклассного водителя.
Наткнувшись на транспортную пробку, Петя Савкин бегал вдоль остывающих машин, орал на шоферов, покорно дремлющих на баранках. Срывая с себя ватник, бросал под колеса буксующей машины, влезал сам на сиденье, и машина, покоренная его нетерпеливой яростью, выползала на дорогу.
Однажды генерал-майор, затертый со своей машиной образовавшейся пробкой, увидев распорядительность Савкина, подозвал его и, высказав благодарность, пожал руку.
Савкин, стоя, как при команде «смирно», кротко попросил у генерала разрешения обратиться к нему.
— Товарищ генерал-майор, — сказал Петя Савкин, — если б вы мне при всех пожали руку, тогда это — да. А то я буду рассказывать, а мне все равно не поверят.
Выдумывать Петя Савкин действительно очень любил. Даже про то, что он так сказал генералу, Петя, наверное, тоже выдумал.
Но самая главная правда, о которой Петя почему-то не любил говорить, заключалась в том, что, когда Савкин обслуживал нашу батарею, мы никогда не знали перебоев в боепитании. И когда мы били с открытых позиций, и немецкие снаряды и мины рвали вокруг землю в клочья, и вражеские танки мчались на нас, Петя лихо подкатывал к самым орудиям и, помогая выгружать снаряды, уже орал:
— Ребята, я парочку лишних к себе в кабину положил. Разрешите за это дернуть шнурок!
И батарейцы подпускали его к орудию, и Савкин производил выстрел. И даже если снаряд падал мимо, он уверял нас всех — всех, кто был на батарее, — что своими глазами видел полнемца в воздухе.
Прорвав немецкие укрепления, мы далеко вырвались вперед, продолжая крушить вражьи гнезда; орудия пожирали целые эшелоны боеприпасов, и наши шоферы работали вторые сутки без смены. И снег на поле боя стал черным от копоти.
Немецкие автоматчики пробрались в лес. Устроив себе на деревьях снайперские гнезда, они простреливали большак. Шоферы были вынуждены объезжать в этом месте дорогу. Трассирующие пули цветными тропами чертили ночную тьму.
Савкин мчался в тяжело нагруженной снарядами машине; рядом с ним сидел артиллерийский наблюдатель Госяков, он держал у себя на коленях жестяной ящик с ракетами, а за поясом у него висела ракетница, похожая на древний дуэльный пистолет.
Стараясь перекричать шум мотора, Савкин рассказывал Госякову о том, как он с одного выстрела из орудия № 4 подбил вражеский танк и вывез его под огнем на буксире, но в пути немецкий офицер вскочил к нему в кабину и хотел задушить. Савкин задушил его сам левой рукой, не выпуская баранки из правой.
И опять, конечно, Савкин врал, потому что танка он никакого не подбивал и офицера не душил, но то, что он вывез из-под обстрела на тракторе наш подбитый танк, — это была правда.
Госяков вежливо слушал Савкина. Он не возражал ему, потому что кто станет грубить человеку, сидящему у руля в темноте, невнятной, как бездна, и видящему своими кошачьими глазами все, что нужно.
Когда подъехали к тому месту, где шоферы сворачивали на объезд, избегая огня «кукушек», Савкин внезапно заявил, что объезжать он не желает, потому что ему некогда.