Дернув за рукав Челюстева, человек сказал, приблизив свое лицо с моргающими веками:
— Товарищ, а газок подсадить наверх не пробовали?
— То есть как? — неприязненно спросил Челюстев.
— Трубы то есть повыше подтянуть. Я, значит, в этом смысле… — осклабился человек. И, вдруг став серьезным, одернул на себе пиджак, зачем-то вытянув по швам руки, сказал с достоинством: — Чибирев я, может, слыхали? Постоянного местожительства — адреса не имею. По газетам известно, где новое помещение для завода строят, там и я. Знаете, сколько я труб настроил? Сложить одну на одну, прыгнуть сверху — двое суток падать, а, может быть, трое. Моей кладке на курсах обучают. Так и называется — чибиревская кладка. Я человек знаменитый, все равно как Пушкин.
И, взяв под руки Челюстева, увлекая его на улицу, он продолжал говорить акающим торопливым говорком:
— Другому человеку нервы щекотят и так и этак на поступок вызывают. И через газету просят, и через профсоюз кланяются. А он, — все равно, как свинья, рыло поднять не может. А мне скажи: Чибирев, желаешь для народа невозможное сделать? Я всегда отвечу — желаю. Сразу огневой делаюсь. Хоть спички об меня зажигай. На производстве я, конечно, не такой, как в натуре, внушительный, задумчивый, словно сто лет жизни имею. А мозг в это время как волчок, аж уши мерзнут.
Когда они проходили мимо освещенной двери какой-то закусочной, Чибирев, подтолкнув плечом Челюстева, сказал:
— Разрешите на кружечку пива вас попросить.
И, видя, что Челюстев колеблется, сердито сказал:
— Ну, какой ты товарищ! Говорю: Чибирев, значит, Чибирев, — и не без ехидства добавил: — Раньше нужно было шире глаза разувать, когда гады у тебя под носом гнездились, а теперь научить человека отличать. Это, брат, наука тоже существенная.
Сидя за кружками пива, Чибирев и Челюстев столковались. Чибирев, пряча свои бумаги в карман, с торжеством говорил:
— Теперь понял, какой я человек. Не думай, что мне твоя личность понравилась. Не из-за этого я согласен к тебе ехать. Как побыл я там на суде, прямо чувствую — не могу. За душу взяла ярость. Боялся выходку какую себе позволить, сдержался.
Прощаясь, он сказал:
— Извините, к себе ночевать пригласить не могу. Мамаша не позволит. А то бы я с удовольствием.
Через два дня Чибирев, обвешанный кошелками и фанерными чемоданами, ввалился в купе дальневосточного экспресса, где Челюстев уже ждал его.
Мать Чибирева ехала с ним.
Она оказалась очень своенравной старухой. Долго задерживала носильщика, вывалив из сумки груду денег, тщательно выбирала мятые, грязные рубли, чтобы заплатить ими носильщику. Чибирев покорно ждал, стоя с чемоданами в проходе. Пассажиры толкали его вещами. И Чибирев от этих толчков только жмурился и вздыхал.
Мать Чибирева, просторно усевшись, пересчитав узлы, строго следила за тем, как сын ее, тряся бородой, потный и малиновый от напряжения, рассовывал узлы по полкам.
Устроившись, Чибирева еще раз все хозяйственно оглядела, потом стала внимательно и бесцеремонно рассматривать Челюстева. Она спросила густым, спокойным голосом:
— Это ты, что ли, Чибирева сманил?
Челюстев невольно поддался властному обаянию старухи, сделал какое-то суетливое движение лицом.
Но старуха остановила его:
— Ладно, не петушись. Твое дело тут маленькое. Может, лишнее что предложил, так нам на деньги наплевать. Чибиревы в любом месте тысячи получают. Деньги нам — тьфу!
И вдруг по лицу старухи пробежали мелкие сухие морщинки, она наклонилась к Челюстеву и простым, участливым, душевным голосом спросила:
— Неужели травить хотели? До какого изуверства дошли, сволочи! — повернувшись к Чибиреву, она произнесла громким, сильным голосом: — Все едино наш верх будет. Ты слышишь, Чибирев, что мать говорит? Сделаем!
Во время долгого пути Челюстев познакомился с чибиревской родословной, родословной знаменитых мастеров — величайших искусников.
Отец Чибирева — Максим Чибирев — славился по всей России мастерством своей кладки заводских труб. Был он вертляв, слабогруд и невысок ростом. Носил на щеках баки, на пальцах — медные кольца с фальшивыми камнями, ходил с тростью.
А хата его в деревне была развалюшкой.
Артели каменщиков брали очень дорого за кладку заводских труб, ссылаясь на тяжелую и опасную работу. Самое трудное и опасное заключалось в конечной кладке ствола. Заканчивали ее обычно два-три человека — верхолаза, а деньги приходилось платить всей артели.
Завести особых мастеров-единоличников было для подрядчиков выгодней и спокойней. Выбрав хорошего смелого мастера, подрядчики портили его, изо всех сил стараясь внушить, что он необыкновенный человек.