– Во мне никто никогда не нуждался. Для меня это новый опыт. Мне нужно к этому привыкнуть, хорошо?
– Мне тоже, – произнесла Микаэла мягко, положив руки ему на грудь, ощущая сильное теплое биение его сердца. Она нежно прикоснулась к соскам Харрисона большими пальцами, и моментально по его высокому сильному телу пробежала дрожь. Он был очень чувствительным к ее прикосновениям. Осознание этого пронеслось через нее и сконцентрировалось теплым глубоким накалом внутри. Микаэла слегка царапнула Харрисона ноготками, затем погладила мокрые блестящие плечи ладонями. Он резко вздохнул, его живот напрягся, и одного взгляда вниз ей было достаточно, чтобы понять, что он уже возбудился – его мокрые от дождя брифы не оставляли в этом никаких сомнений.
– У меня такое чувство, словно меня оценивают… Ты расстроена, измучена и толком не знаешь, чего ты хочешь. Я не хочу, чтобы твой отец обвинил меня в том, что я воспользовался твоим состоянием. Я достаточно натворил…
Микаэла прервала Харрисона, поцеловав его в уголок рта, вбирая в себя его вкус, наслаждаясь им.
– Неужели ты не понимаешь намека?
Харрисон прищурился и смахнул капельку дождя с носа.
– Намека? Какого намека? – спросил он.
Микаэла встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, чтобы обвить руками эту надежность. Руки Харрисона сомкнулись у Микаэлы на талии, блюдо грохнулось в грязь, а сапоги заскользили, когда Харрисон, продолжая жадно целовать Микаэлу, повлек ее в дом.
Оказавшись под крышей, Микаэла рассмеялась, глядя на Харрисона, она увидела в его глазах бурный неистовый голод, пожирающий и сжигающий его, и дыхание у нее перехватило. Губы Харрисона обожгли Микаэлу, и она пылко отозвалась на его поцелуй, сдирая с себя мокрую одежду.
Сильные руки, подрагивающие от возбуждения, блуждали по ее телу, вызывая жар и возбуждая чувственность. Микаэла вплела свои пальцы во влажные волнистые волосы Харрисона и прижалась своими губами к его губам. Порыв желания был слишком сильным, чтобы сопротивляться ему даже мгновение. Ладони Микаэлы скользнули по скулам Харрисона.
– Ты… ты горишь…
Ее сердце колотилось, страсть стала уже неконтролируемой, лихорадочной. Микаэла открылась навстречу Харрисону и крепко прижалась к нему своим телом…
Когда она смогла открыть глаза, их тела все еще были переплетены, Харрисон смотрел на Микаэлу немного обескураженно. Она не сумела удержаться от смеха.
– Ты шокирован, Харрисон? – спросила Микаэла, заглядывая ему в глаза.
Рука Харрисона вцепилась в плиту, словно ища опоры.
– У тебя на спине будут синяки. Я…
– Я сейчас не могу пошевелиться, но если бы могла, я бы свернулась калачиком в постели и спала бы, не просыпаясь, – призналась Микаэла. – Старый добрый Харрисон. Ты такой надежный.
Его самодовольная мальчишеская улыбка была Микаэле ответом.
– А у тебя были сомнения?
– Нет. Никогда.
Харрисон оторвался от Микаэлы, поднял ее на руки и отнес на кровать…
– Ты прав. Твоя мать очень умная женщина. Она хорошо замела за собой следы. Она умела менять обличье так, как другие женщины меняют платья. И она умеет делать деньги… и разрушать жизни людей, как это делал твой отец, – говорила Микаэла, изучая материалы, собранные Харрисоном. Он сделал все возможное, чтобы разыскать Сейбл и свою мать, но к тому моменту, когда он начал охоту, следы уже остыли. Харрисон дотошно проверил каждую зацепку, но все было безуспешно. Даже имея слабое представление о причудах разума, можно было понять, что Джулия блестяще владела искусством обмана. Но только больной и разбитый ум мог играть в такие игры, в которые играла Джулия, – жестокость поддельных свидетельств о смерти, причудливо выстроенные многоэтапные обманы и подлоги. В своих записях Харрисон отметил беседу с одной исполненной сочувствия женщиной, которая ухаживала за Джулией во время ее болезни.
«Ее разум был таким спутанным, что мне трудно было уловить ход ее мыслей, и вдруг в следующий момент она становилась такой же нормальной, как мы с вами. Поначалу я думала, что это результат осложнений после гриппа, но потом мне стало ясно, что лечение требуется больше ее разуму, чем телу. Она помогла мне с моими пенсионными документами – я никогда не сталкивалась с тем, чтобы так работали с бумагами, как она, или так умели наращивать капиталы. Она исчезла так же быстро, как и появилась, не оставив никаких следов, и я совершенно не представляю, как можно отыскать ее. В ее комнате ничего не осталось, кроме темного парика, который она всегда носила».