Молчание. В них затеплилась надежда.
ЛЕБО (Байяру). А зачем им было хватать его?
БАЙЯР (взглянув ня фон Берга, обращается ко всем). Я ничего не знаю... но послушайтесь моего совета. Если что-нибудь подобное случится и вы туда попадете... в тот поезд... на двери изнутри вы увидите четыре болта. Постарайтесь найти какой-нибудь гвоздь, или отвертку, или хотя бы острый камень... надо расковырять дерево вокруг болтов, и тогда дверь откроется. Имейте в виду, не верьте тому, что они вам скажут... Я слышал, в Польше есть лагеря, где евреев загоняют работой в могилу.
МОНСО. А вот у меня есть кузен; его послали в Освенцим — знаете, это в Польше? Я получил от него несколько писем, он очень доволен. Его даже научили класть кирпичи.
БАЙЯР. Постой, приятель, я говорю то, что слышал от людей, которые в курсе дела. (Помедлив.) От людей, которым положено быть в курсе дела, понял? Не верьте всяким россказням о новых землях или о том, что вас обучат ремеслу, и все прочее. Если вы попадете в этот поезд — выбирайтесь, пока он не дошел туда, куда едет.
Пауза.
ЛЕДЮК. Я слышал то же самое.
Они поворачиваются к нему, а он поворачивается к Байяру.
А как по-вашему, где достать подходящий инструмент?
МОНСО. Как это на нас похоже! Мы находимся в свободной зоне, никто нам еще не сказал ни слова, а мы уже сидим в поезде, едем в концлагерь, не пройдет и года, как мы будем покойниками.
ЛЕДЮК. Но раз тот машинист — поляк...
МОНСО. Пусть поляк, что это доказывает?
БАЙЯР. А я вам говорю — если у вас есть под рукой инструмент...
ЛЕДЮК. Мне кажется, этот человек говорит дело.
МОНСО. По-моему, вы зря поднимаете панику. В конце концов, в Германии еще до войны много лет подряд забирали евреев, они делают это и в Париже, с тех пор как туда вошли, и вы хотите сказать, что все эти люди убиты? Как это укладывается у вас в голове? Война войной, но нельзя же терять чувство реальности. Немцы все-таки люди.
БАЙЯР. Беда в том, что они фашисты.
ЛЕДЮК. Нет, простите. Беда как раз в том, что они — люди.
БАЙЯР. С этим я в корне не согласен.
МОНСО (взглянув на Ледюка). Странная, как видно, была жизнь у вас — вот все, что я могу сказать. Мне доводилось играть в Германии, я знаю немцев.
ЛЕДЮК. Я учился в Германии пять лет и в Австрии тоже, и я...
ФОН БЕРГ (радостно). В Австрии? Где?
ЛЕДЮК (медлит, потом решается на откровенность). В Вене, в Институте психиатрии.
ФОН БЕРГ. Да что вы!
МОНСО. Так вы психиатр! (Остальным.) Не удивительно, что он такой пессимист.
ФОН БЕРГ. Где вы жили? Я ведь коренной венец.
ЛЕДЮК. Извините, но, пожалуй, разумнее не уточнять.
ФОН БЕРГ (оглядываясь по сторонам, словно совершил оплошность). Простите, пожалуйста... да, конечно.
Короткая пауза.
Я просто хотел полюбопытствовать, не знаете ли вы барона Кесслера. Он так покровительствовал медицинскому институту.
ЛЕДЮК (подчеркнуто холодно). Нет, я не вращался в этих кругах.
ФОН БЕРГ. Что вы, он такой демократ. Понимаете... (застенчиво) он мой двоюродный брат...
ЛЕВО. Так вы из знати?
ФОН БЕРГ. Да.
ЛЕДЮК. Как ваше имя?
ФОН БЕРГ. Вильгельм-Иоганн фон Берг.
МОНСО (почтительно). Тот самый... князь?
ФОН БЕРГ. Да... простите, мы с вами встречались?
МОНСО (польщенный). О нет. Но я, конечно, слышал ваше имя. Ваш род, кажется, один из самых древних в Австрии?
ФОН БЕРГ. Ну, это больше не имеет значения.
ЛЕВО (поворачивается к Байяру, окрыленный надеждой). Так на какого же черта им сдался австрийский князь?
Байяр озадаченно смотрит на фон Берга.
Я хочу сказать... (Снова поворачиваясь к фон Бергу.) Вы ведь католик, да?
ФОН БЕРГ. Да.
ЛЕДЮК. А ваш титул указан в документах?
ФОН БЕРГ. О да, в паспорте.
Пауза. Все сидят молча — у них пробудилась надежда, но они сбиты с толку.
БАЙЯР. Может, вы... занимались политикой или что-нибудь в этом роде?
ФОН БЕРГ. Нет, что вы, политика меня никогда не занимала.
Пауза.
Конечно, нельзя забывать, что они испытывают неприязнь к аристократии. Может быть, это все и объясняв!
ЛЕДЮК. У фашистов? Неприязнь?
ФОН БЕРГ (удивленно). Да, конечно.
ЛЕДЮК (у него нет на этот счет своей точки зрения, и самый вопрос ему безразличен, но он хочет вызвать аристократа на разговор). В самом деле? Для меня это новость.
ФОН БЕРГ. Уверяю вас.
ЛЕДЮК. Но за что им вас не любить?
ФОН БЕРГ (смущенно смеется, не желая показать, что он обижен). Неужели вы спрашиваете это серьезно?
ЛЕДЮК. Не обижайтесь, я просто невежда в этих делах. Я привык считать, что аристократия... поддерживает любой реакционный режим.
ФОН БЕРГ. Ну, некоторые из нас конечно. Но большинство вообще не желает брать на себя никакой политической ответственности.
ЛЕДЮК. Интересно. Значит, вы все еще всерьез относитесь к своему... своему титулу и...
ФОН БЕРГ. Дело не в титуле, а в моем имени, в моей семье. У вас ведь тоже есть имя, семья. Я полагаю, что вам тоже не хочется их позорить.
ЛЕДЮК. Понимаю. А под «ответственностью» вы, наверно, понимаете...
ФОН БЕРГ. Да я и сам не знаю... мало ли что это может означать. (Смотрит на часы.)
Пауза.
ЛЕДЮК. Пожалуйста, извините меня, я вовсе не хотел быть назойливым.
Пауза.
Я никогда об этом не задумывался, но сейчас мне ясно — они хотели бы лишить вас даже той власти, какая у вас есть.
ФОН БЕРГ. Что вы? Какая же у меня власть? А если б и была, им стоит только пальцем пошевелить, чтобы ее уничтожить. Разве в этом суть?
Пауза.
ЛЕДЮК (как зачарованный — в словах фон Берга он чувствует какую-то правду). А в чем же? Поверьте, я не собираюсь вас попрекать. Совсем наоборот...
ФОН БЕРГ. Но ведь это так просто! (Смеется.) У меня есть известное... положение. Мой род существует тысячу лет, и они понимают, как опасно, если кто-нибудь вроде меня... не признает всего этого хамства.
ЛЕДЮК. А под хамством вы подразумеваете?..
ФОН БЕРГ. Разве вам не кажется, что фашизм, чем бы он ни был еще, — это величайший взрыв хамства? Океан хамства.
БАЙЯР. Боюсь, мои друг, что дело куда серьезнее.
ФОН БЕРГ (вежливо, Байяру). Да, конечно, вы совершенно правы.
БАЙЯР. По-вашему, получаются, что они просто не умеют вести себя за столом, только и всего.
ФОН БЕРГ. Конечно не умеют. Их ужасно бесит всякая утонченность. Они считают это, видите ли, признаком вырождения, упадка.
БАЙЯР. О чем вы толкуете? Значит, вы покинули Австрию потому, что они не умеют вести себя за столом?
ФОН БЕРГ. Ну да, и не только за столом. А их восторг перед всякой пошлостью в искусстве; приказчики из бакалейной лавки, напялив мундиры, приказывают оркестру, какую музыку играть, а какую нет! Да, хамство само по себе может заставить человека покинуть свою родину, так мне, по крайней мере, кажется.
БАЙЯР. Другими словами, если бы они умели вести себя за столом, разбирались в искусстве и не мешали оркестру играть, что ему нравится, вы бы поладили с ними.
ФОН БЕРГ. Да разве это мыслимо? Как могут люди, уважающие искусство, преследовать евреев? Превращать Европу в тюрьму? Навязывать всему человечеству эту расу жандармов и насильников? Разве люди, которые любят прекрасное, на это способны?
МОНСО. Я охотно бы с вами согласился, князь фон Берг, но должен кое-что сказать в защиту немецкой публики — я перед нею играл: ни одна публика на свете так не чувствует малейших нюансов спектакля, они сидят в театре благоговейно, как в церкви. И никто не умеет слушать музыку, как немцы. Разве не так? У них — страсть к музыке.