- Давай-ка спросим его, - вероятно, говорил приезжий своим спутникам, и, спотыкаясь под тяжестью чемоданов и со страхом посматривая на проносящиеся мимо автомобили и звенящие трамваи, они пересекали улицу.
Я говорил со многими из них. Они неизменно вызывали у меня чувство жалости. Драчун никогда не проявлял интереса к тем, кто приезжал с женой. Такой человек уже не был беззащитным. Драчуна интересовал лишь одинокий провинциал. Он таил в себе немало возможностей; прежде всего, у него обычно водились деньги. Приезжие парочки Драчун предоставлял мне; я знал, какая гостиница им нужна, и направлял их по соответствующему адресу.
Молодой человек, о котором шла речь выше, несколько минут осматривался, прежде чем перейти улицу. Затем он купил пирожок у Драчуна, который решил, что это обыкновенный работяга и внимания не заслуживает. Стоя рядом со мной, приезжий жевал пирожок, видимо раздумывая, что ему делать дальше.
- Надолго к нам? - спросил я,
- Сам не знаю, - ответил он. - Хотел бы, черт возьми, поскорей выбраться отсюда.
- А чем занимаешься?
- На лесопилке работаю. Около Мэрисвилля.
Слово "Мэрисвилль" неизменно навевало мне воспоминание о ясеневых рощах, о деревьях с верхушками, уходящими в туманную высь, с мощными стволами, вдоль которых полосками свисает кора.
- Здоровые там деревья, - заметил я.
- Подходящие, - согласился он. - Иное вымахает в сто восемьдесят футов, без единой ветки. Сам понимаешь, что такое бревно больше ста футов в длину. Красота! Да они все там такие.
- Ты - рубщик?
- Нет, пильщик. Распиливаем бревна. Работал на спаренной пиле, и в ней стало что-то заедать. Сейчас на время отлучки меня подменил приятель, и я чего-то опасаюсь. Надеюсь, что он наладил пилу, а то, если она перегреется, дело плохо. Я говорил ему, но это такой парень, что у него хоть кол на голове теши.
Он еще немного поговорил о своих товарищах по работе, но видно было, что его что-то тревожит.
- Я, собственно, доктора повидать приехал, - неожиданно сказал он. Неделя уж, как со мной что-то стряслось.
- А что такое? - спросил я.
- Подцепил от девчонки, с которой гулял. Так-то она ничего, я на нее не в обиде, только кто-то ее наделил, а она меня.
- Не повезло тебе, - сказал я. - Надо поскорее показаться доктору, нельзя это запускать.
- Я тоже так думаю. Один дружок мне сказал: раздобудь раствор селитры через две недели будешь здоров, как новорожденный младенец. Но попробуй достань* что-нибудь в зарослях. А другой парень - он когда-то сам подцепил посоветовал мне пить скипидар с сахарной водой. Черт возьми, не знаешь, что и придумать. А еще один сказал, что лучше всего свинцовая мазь. Я бы рад был, да где ее возьмешь? Когда все это со мной стряслось, решил поехать в город. С такой хворобой много не наработаешь. Вообще-то я никогда не унываю, но ведь неладно получается: сам ты здесь, а ребята там. И нелегко им приходится - в этом-то вея беда. А самый мой верный дружок - Дон, у нас все пополам. Если бы я оказался безработным, а он нет, то половину получки он отдал бы мне. Я знаю его с малых лет. Всегда вместе были. А сейчас он за меня отдувается. Это не по правилам. Хотя он-то знает, что я не виноват. Вот чертовщина. Он постоял с минуту, рассматривая улицу.
- Я знал одного парня, так он трижды переболел. Ну, я-то уж больше не подцеплю, шутишь! Он поднял чемодан.
- Надо идти. На Берк-стрит должна быть гостиница. Дон как-то ночевал там.
- Всего, - сказал я. - Желаю удачи.
- Всего.
Я провожал его взглядом, пока он переходил улицу.
- На что он плачется? - спросил Драчун.
- Подцепил болячку.
- Ты сказал ему, чтобы он пошел в клинику?
- Нет, а разве надо было послать его в клинику?
- А как же? Говори всем, чтобы шли в клинику. Ведь не проходит и вечера, чтобы какой-нибудь малый не пристал с расспросами, как избавиться от такой болячки. В Мельбурне ими хоть пруд пруди. А тот малый, с кем ты говорил, не похож на других. Каждому готов разболтать. Городские парни - те никогда не выставляют напоказ, прячутся, как фараон, которому подбили глаз. С ними ты поделикатней - очень уж обидчивы.
Так, стоя у тележки с пирожками, я обогащался опытом. Я узнал, что гонорея - это болезнь молодежи, болезнь юных повес и гуляк. Страх подхватить эту болезнь преследовал их, как дикий зверь, затаившийся в дебрях их сексуальных влечений. Они говорили о ней часто и наигранно презрительным тоном, с усмешкой отрицая ее опасность. Иные, боясь взглянуть правде в глаза, хвастались своей болезнью, несли ее как флаг, как символ своих успехов, своей мужской силы. Таким казалось, что это утверждает за ними репутацию людей, видавших виды, прошедших огонь и воду, ставит их выше тех, кто с неуверенностью и сомнением относится к "романам", из-за которых можно подцепить болезнь.
Я терпеть не мог хулиганов, бродивших по улицам целыми шайками. На окраинах они чувствовали себя как дома. В городе же растворялись в общей массе, теряли свое лицо и свою силу.
У всех у них была своя причина, почему они стали такими: распавшаяся семья, пьяница отец, окружающая обстановка, - все это заставляло их искать опоры в шайках, где верность друг другу и своей шайке была незыблемым законом.
Дома никто не относился к ним с уважением. Родители смотрели на них как на детей и обращались с ними соответственно. Отец обычно кричал на своих отпрысков, требуя повиновения, пытаясь таким образом утвердить свой авторитет перед лицом назревающего недовольства, сначала робкого и пассивного, затем все более открытого и дерзкого, постепенно переходящего в бунт.
Подрастающая молодежь нуждалась в уважении. Она хотела, чтобы к ее мнению прислушивались, чтобы с чуткостью подходили к волнующим ее вопросам, чтобы ею восхищались, чтобы ее хвалили, относились к ней с некоторой долей почтения.