И все же женщина эта была по-своему миловидна, а улыбка ее привлекательна.
Она была поварихой, звали ее Роуз Бакмен. Муж ее бросил. (Разве удержишь сорокалетнего мужчину, если он тебя не боится!)
- Это ты будешь работать в конторе по соседству?
- Да, - ответил я.
- Родился в зарослях?
- Да, - улыбнулся я.
- Видно, век там не просидишь. - Она ловкими движениями отрезала тесто, свисавшее с противня, и поставила пирог в духовку.
- Как тебя звать? - спросил Стрелок. Я назвал себя.
- А как ты насчет выпивки? - Он усмехнулся, запрокинул голову, поднял руку и опорожнил воображаемый стакан.
- Я не пью.
- Ну, это мы быстро наладим, - пообещал он. Затем взял миску с очищенным картофелем и понес к раковине мыть, оглянулся и подмигнул мне: Мы тут это быстро наладим, приятель!
- А как насчет девочек? - спросила Роуз, возвращаясь к столу. - Есть у тебя девушка?
Вопрос смутил меня, я покраснел и отвернулся:
- Нет.
- Пожалуй, мы его пристроим к Мэзи, - сказала женщина Стрелку, и оба чему-то весело рассмеялись. - Не знаешь, когда она опять приедет?
- Говорила, в пятницу. Снова какого-то простака подцепила! - усмехнулся Стрелок. - Беда с этой Мэзи... Вот уж кто счастья своего не понимает.
Я вышел из кухни и направился вдоль коридора к входной двери. Прошел мимо столовой, гостиной, откуда слышались голоса и смех, и, наконец, мимо бара. Пол в коридоре был неровный и местами прогибался под ногами, как будто балки под досками давно сгнили.
Снаружи, вдоль всего дома, тянулась застекленная веранда, здесь тоже был неровный, трухлявый пол. На окнах веранды, закрашенных зеленой краской, была надпись золотыми буквами "Бар". Во дворе под самыми окнами на двух скамейках расположились разомлевшие мужчины, они уже выпили, и не по одной, и теперь с надеждой поглядывали, не подойдет ли кто и не позовет ли их выпить по новому кругу. Несколько собак лежали у их ног. Из двери бара доносился гул голосов.
Пара двуколок, кабриолет, и несколько телег выстроились на посыпанной гравием площадке перед гостиницей. Нераспряженные лошади дремали под летним солнцем, понурив головы, полузакрыв глаза. Тут же радиаторами к веранде примостились несколько автомобилей. Около одной из машин стояла оседланная лошадь, привязанная к столбу.
Обветшалые покосившиеся ворота, ведущие во двор гостиницы, были открыты, и повисшая на одной петле створка почти лежала на земле. Высокая засохшая трава скрывала нижнюю перекладину, заботливо клонилась над ней защищая от солнца и дождя. Множество белых уток населяло двор. Они внимательно следили за мной, вытягивая шеи, и, когда я вошел в ворота, шарахнулись в сторону. Куры лениво рылись в соломе и сухом навозе, устилавшем двор.
Выход на луг преграждала конюшня под соломенной крышей. Она была построена из грубо обтесанных стволов деревьев, которые когда-то росли здесь же. Четырехугольные стропила покоились в развилке стволов крепких молодых деревьев, врытых в грунт. Время ослабило тиски земли, и теперь бревна, как пьяные, клонились все на один бок, поддавшись напору постоянных ветров. Казалось, вся эта постройка вот-вот рухнет под тяжестью соломенной крыши, на которой нескончаемым кругооборотом рождалась, созревала и умирала трава. Перед дверью конюшни с открытой верхней створкой стояла корова, медленно пережевывая свою жвачку. Изнутри доносился хруст сена и пофыркивание лошадей.
Белая надпись на загородке из ржавого железа рядом с конюшней гласила: "Для мужчин".
Все, все, что я видел здесь, казалось мне новым и удивительно странным. Это было захватывающе интересно, как завязка исторического романа, сулящего в дальнейшем необычайные приключения в неведомой стране.
И все-таки мне представлялось, что будущее принадлежит людям из зарослей, здесь же бесславно доживало свой век прошлое.
Мне казалось, что жизнь людей в этой заброшенной гостинице подошла к концу, столь же бесславному, как тот, что ждал эти запущенные, разрушающиеся строения. И все же окружавшая меня обстановка обладала своим особым голосом, и я жадно прислушивался к нему, а не к людям, которых я пока что сторонился. Мне претил непристойный разговор, который вели в кухне те двое, я вовсе не хотел слушать всякие пакости.
Здесь, среди уток и лошадей, к которым я с детства привык, мне было хорошо и не хотелось возвращаться в гостиницу.
Я вынул записную книжку и карандаш, уселся на землю с намерением что-то записать, но в голове тотчас же начали сплетаться всякие фантастические истории, и когда я поднялся, чтоб идти ужинать, к моим заметкам прибавилось всего две фразы: "Утки были белы как снег. Грязь никогда не прилипает к крыльям птицы".
ГЛАВА 3
Я вышел на площадку перед гостиницей, где стоял только что прибывший из Мореллы дилижанс. Морелла - городок в восьми милях от Уоллоби-крик - был ближайшей железнодорожной станцией и конечной остановкой дилижанса, возившего каждый день пассажиров к поезду. Вечером дилижанс привозил в Уоллоби-крик пассажиров, нагруженных покупками, сделанными в Мельбурне.
Это был видавший виды дилижанс, он скрипел на все лады и вмещал всего восемь пассажиров, двоим из которых приходилось ютиться на козлах с кучером. Везли этот древний экипаж две лошади, и именно они привлекли мое внимание: бока обеих тяжело вздымались после трудного путешествия: дорога между Мореллой и Уоллоби-крик лежит через крутые холмы, и было очевидно, что эта упряжка недостаточно сильна для такой работы. Лошади покрылись пеной, пот стекал по их бокам темными струйками. Земля под брюхом была сплошь закапана потом.
Одна из лошадей где-то зашибла ногу, бабка была в крови. "Плохо подкована, - подумал я. - Неважный здесь кузнец". У другой лошади были впалые бока и непомерно длинные ноги. Она понурила голову и тяжело дышала, раздувая ноздри и переминаясь с ноги на ногу.
Я пожалел, что со мной нет отца, с которым я мог бы обсудить увиденное. В уме я уже описывал ему этих лошадей и невольно подумал: "Надо ездить домой как можно чаще".