— А Роузверу вы тоже не рассказали?
— Нет. С какой радости? Пусть бедняга отстаивает свою версию о самоубийстве, она менее вредна для репутации школы, о которой он так печется.
Гатри откинулся на сиденье и удовлетворенно вздохнул, когда поезд наконец тронулся.
— Да, это был грустный случай, без сомнения. Кстати, как прошло судебное заседание? Вы были там?
— Все прошло гладко. Вердикт вынесен.
— Отлично. Мы с миссис Эллингтон и Роузвером беспокоились. Не стоит раздувать скандал вокруг школы, не правда ли?
— Вы все-таки думаете, что Ламберн покончил жизнь самоубийством?
— Я склоняюсь к этому. Свел счеты с жизнью, чтобы избежать обвинения в убийстве. Но ведь я же не мог объявить об этом в суде, не имея доказательств, верно?
Ривелл задумчиво проронил:
— Все это очень странно. Что за человек был на самом деле Ламберн?
— Вам нужна характеристика личности? Я не лучший специалист в этом деле, но попробую. Думаю, основной чертой его характера была трусость.
— Трусость?!
— Именно так. Взять его поведение на войне… Я поражаюсь, как это никому до меня не пришло в голову ознакомиться с его послужным списком. Да, я знаю, он был контужен, но речь идет не о том, что он совершал после контузии. Нет, речь о том, что он делал до того. Ведь он едва избежал приговора военного трибунала.
— За трусость?
— Да. Это есть в послужных записях о нем. Кстати, саркастическая манера поведения очень характерна для трусов. И потом, если он испытывал нежные чувства к миссис Эллингтон, какого черта он не сумел ее соблазнить? Всякий нормальный мужчина именно так и поступил бы в подобных обстоятельствах, а не пытался бы спровадить ее мужа на тот свет. Наконец, последнее. Его самоубийство. Тоже абсолютно трусливый поступок.
— Вы думаете… вы бы сумели его осудить, если бы он сам не признался?
Гатри улыбнулся:
— Честно говоря — не знаю. Мозги-то у него гораздо лучше нервов…
— Меня вот еще что удивляет: зачем ему нужно было инсценировать на месте убийства несчастный случай? Ведь и без того все улики вели к Эллингтону?
— Нет, мой дорогой, он слишком умен для такого простого расклада. Убийцы никогда не оставляют улик, указывающих прямо на них. Неужели вы не понимаете, что, инсценируя последствия несчастного случая, Ламберн ставил Эллингтона в почти безвыходное положение. Нет, это было хитро, нечего сказать. Но судьба все расставляет по местам, и ей было угодно, чтобы Браунли увидел его вечером выходящим из спортзала с битой под мышкой.
— Как?! Так это Браунли его видел? Мажордом? Но ведь у Ламберна было на то свое объяснение?
— Конечно, свое объяснение у него было, каковое еще больше сгущало тучи над головой Эллингтона. Нет, Ламберн был в своем роде гений. Ладно, дело закончено, Ламберн мертв. Давайте забудем это происшествие, Ривелл. Нельзя слишком много думать о подобных вещах… — Гатри зевнул. — По крайней мере, убийства в Оукингтоне послужили причиной нашего знакомства. Почему бы нам не встретиться еще раз когда-нибудь?
— Надеюсь, так и будет, — вежливо отвечал Ривелл.
Они говорили о пустяках до самой станции Кингс-Кросс, а потом, сойдя с перрона, пожали руки и тепло попрощались.
Через четыре часа Ривелл снова вернулся в Оукингтон.
Глава IX
Версии не исчезают
Колин Ривелл был рад своему возвращению. Он это сразу понял, выйдя на перрон станции в Оукингтоне. Ну что ж, убиты двое юношей. Их убийца покончил с собой. И все равно Ривелл ощущал странное чувство причастности к этой темной истории, и интерес к подробностям был ничуть не меньше, чем раньше. Дело закрыто — а тем не менее он по-прежнему жаждал в нем разобраться. Ведь кое-что ему так и не удалось понять до конца…
Тем вечером директор заговорил с Колином о том ужасном уроне, какой нанесла эта история репутации школы. Ривелл от души ему сочувствовал. Директор, как всегда, сумел вызвать у Ривелла необъяснимое восхищение.
— Да, это было настоящим кошмаром, — сказал Ривелл. — Но сейчас, слава Богу, все закончилось, и люди скоро обо всем позабудут.
— Нет, имен и названий они не забудут! — возразил Роузвер. — И через много лет после моей смерти они все еще будут вспоминать: «Ах, Оукингтон? Эта та школа, где убили двух братьев?» Вам так не кажется?
Да, Ривелл и сам был склонен так думать. За время своего краткого визита в Лондон он успел осознать, как сильно подействовала оукингтонская трагедия на массы людей. Он испытал своего рода шок, увидев заголовки со словом «Оукингтон» на первой полосе доброй половины лондонских газет. Даже его домохозяйка успела сообщить ему парочку леденящих кровь легенд, которыми ее одарили соседи в обмен на свежие сплетни.
Ривелл думал об этом, пока Роузвер говорил. Ритмичные фразы плавно сменяли одна другую; величавая речь походила на чтение книги, но звучала отнюдь не монотонно.
— Ривелл, мы давно живем тут как в осаде. Мы претерпели столько трагичного и подлого, сколько не смогло бы вынести ни одно людское сообщество без ущерба для собственной нравственности. Отношения между педагогами стали до предела натянутыми, да и как может быть иначе, если люди вынуждены были смотреть друг на друга с недоверием, подозревая друг в друге убийцу? Дисциплина, дух элитарной школы уже практически не существуют! Прискорбное положение, прискорбное… Но теперь, когда худшее позади, мы должны взяться за восстановление утраченного. Поскольку последняя трагедия вообще не получила достаточно внятного объяснения со стороны властей, необходимо поставить все точки над «i» и помочь людям быстрее все забыть. Пока вы сегодня ездили в Лондон, я дал интервью нескольким журналистам.
— Вот как? Наверно, они были очень довольны.
— О да! Я сделал краткое заявление, оно наверняка появится завтра в газетах. Вполне непредвзятое мое суждение, и не столь важно, соответствует оно действительности или нет. Впрочем, есть много доводов в мою пользу. Когда сталкиваешься с обилием версий, поневоле приходится выбирать наименее спорную, не правда ли?
— Конечно, — кивнул Ривелл.
На следующее утро Колин Ривелл, подобно миллионам британцев, смог ознакомиться в газете с «первым конкретным интервью, которое дал директор школы в Оукингтоне». Было забавно узнать, что «доктор Роузвер — высокий элегантный мужчина с очаровательной улыбкой и большим самообладанием, радушно встретивший корреспондента и первым делом извинившийся за то, что не мог дать интервью раньше. „Мне казалось, что, пока дело не закончено, лучше не обсуждать его в печати. Сейчас обстоятельства изменились, и я рад, что имею наконец возможность сделать заявление по поводу всего случившегося“».
Заявление гласило: «Во-первых, я могу сообщить, что полиция прекратила следствие и закрыла все дела. Вряд ли бы все так благополучно завершилось, если бы оставались какие-либо подозрения. Поскольку такой взгляд на ситуацию полностью совпадает с моим собственным убеждением, то я вполне удовлетворен. Первая смерть — бедного Роберта Маршалла — была, без сомнения, несчастным случаем. Напоминаю, ничто не опровергает такого предположения. Второй брат, Вилбрем, погиб от огнестрельного оружия, но нет никаких данных, свидетельствующих об убийстве. Остается лишь одно предположение — что он, увы, покончил с собой. У меня в этом почти не осталось сомнений. Бедный мальчик безмерно переживал смерть брата, которого очень любил. Мне следует добавить, что трагическая смерть мистера Ламберна, нашего педагога, никак не связана с предыдущими событиями. Мистер Ламберн, как я сказал и на следствии, был инвалидом войны и жил на лекарствах все последние годы. Жюри присяжных вынесло вердикт о наличии ряда причин смерти, но главная причина — передозировка веронала, вызвавшая острый сердечный приступ, была, по моему личному мнению, случайной и не указывает ни на что иное… Вот и все, джентльмены, что я могу сказать вам. Мы в Оукингтоне пережили страшные времена, порой казалось, что злая судьба подстерегает нас буквально на каждом шагу. Я могу, однако, обещать, что школа постарается забыть эти черные дни как можно скорее и снова будет стремиться выполнять свой высокий долг так же добросовестно, как она это делала в прошлом…»