Мою вторую книгу, написал я Бахманну, постигла именно такая участь, за исключением пары рецензий, написанных крайне редко встречающимися одаренными и оттого яростно преследуемыми в этой стране критиками. На тех градусах северной широты, Бахманн, все, кто выходит за пределы неизвестно кем установленной нормы, все, кто пытается проложить новые пути, подвергаются гонениям, за ними охотятся и стреляют в спину. Если бы мой второй роман, написал я Бахманну, если бы он, этот роман, был издан в вашей стране, он безусловно был бы встречен с уважением – в вашей стране люди имеют тот минимальный уровень образования и духовности, который необходим как для создания, так и для понимания подобной книги. Но поскольку образование и духовность среди моих так называемых соотечественников – понятия совершенно неизвестные, то и книга моя оказалась потерянной для мира, разве что обогатила его некоторым садистским опытом. С ней разделались с жестокостью, какую вы и представить не можете, Бахманн, написал я Бахманну, вы даже представить себе не можете в самых изощренных садистских фантазиях. То, что эта книга ставила под вопрос само определение романа, или, вернее, сообщала понятию «роман» новый, модернистский смысл, – само собой, замечено не было, да и не могло быть замечено культурными плебеями в этой стране, настолько необразованными, что они, эти плебеи, даже вряд ли знакомы с понятием «модернизм»; они, эти плебеи, даже никогда и не пытались дать определение, что же такое есть роман, – они просто-напросто понятия не имеют, что такое роман и с чем его едят. Вы, должно быть, думаете, что я преувеличиваю, что это невозможно, но уверяю вас, Бахманн, написал я Бахманну, ничего невозможного на упомянутых градусах северной широты нет. Ничего невозможного.
Когда я опубликовал мой третий роман, написал я Бахманну, на авансцене появилась немыслимо, сказочно бездарная женщина-критик, чтобы с присущей ей врожденной злобностью охаять его на так называемых культурных страницах в моем отечестве. Давайте задержимся на секунду, Бахманн, и присмотримся повнимательней к этой женщине, поскольку она представляет собой идеальный пример глобального, циклопического дилетантизма среди так называемых литературных критиков этой страны. Этот будет вам полезно и для лучшего понимания той нации, о которой вы, к моему крайнему неудовольствию, собираетесь выпустить брошюру, причем центральной темой вашей брошюры, если я правильно понял вас, господин Бахманн, должны стать вопросы именно литературы.
Так вот, именно у этого чудовища, этого монстра, этой мерзкой обезьяны я обнаружил безграничное садистское стремление терзать и мучить себе подобных. С совершенно бесстыжим азартом она годами охотилась за мной в самой большой газете моей страны, на ее так называемых культурных страницах… с гордостью и наслаждением, едва ли не в экстазе она, как стервятник, расклевывала мои книги и издевалась над ними… дилетантизм, Бахманн, это еще не все, ее дилетантизм хорошо известен тем немногим мыслящим индивидам, которые пока еще остались в этой стране. Нет, не только дилетантизм, не только удручающая серость ее писаний и полное отсутствие какой бы то ни было системы ценностей – этим-то там, на тех градусах северной широты, о которых идет речь, никого не удивишь, какие еще там культурные ценности… все это не главное, а главное, Бахманн, написал я Бахманну, что эту обезьяну подзуживала, науськивала и аплодировала ей редакция тех самых безмозглых культурных страниц, где она преследовала меня несколько лет подряд.
Это самая крупная газета моего отечества, которая в своей абсолютной провинциальной бесперспективности – а что можно ждать, Бахманн, от людей, барахтающихся в болоте на задворках культуры? – в своей безнадежной бесперспективности эта захолустная газета пытается встать в ряд с такими изданиями, как Die Zeit, FAZ, Le Figaro, The Times… и так далее и тому подобное, и в своей тупой гордыне считает себя выше, чем El Paǐs, Corriere della Sera или The Indian Times. Особо у них почитается злорадство и зависть, это, как они считают, чуть ли не главный несущий элемент цивилизации, фундамент современного мира, нечто вроде закона природы; зависть и злорадство почитаются чуть ли не признаком качества, я не преувеличиваю, Бахманн, написал я, наоборот, то, что я пишу, не преувеличение, это скорее изящный эвфемизм.