Прекрасной дамы солнечная тень
Прошла и встала слева от проема
Дверного, за стеной: «В урочный час,
Мне кажется, я заманила вас.
Но вы мне так напомнили кого-то,
Кто вне учета для широких масс…
А там, в НИИ, без вас ломают копья,
Там и о вас хотят поднять вопрос…»
— «Я эту трещину в себе унес!»
— «Я знаю. Вы хотите, чтобы хлопья
Замельтешили, чтобы монастырь
Вас обступил. Ужель хотите в келью?»
— «Я посмотреть на вас хочу.
Вы где?..»
— «Зачем? Да и с какой, скажите, целью? —
Она ответила. — Я тут везде.
Глядите ж, снег! И все как в январе!
Вам нравится в Донском монастыре?
Я отпускаю вас…
Но вы вернетесь.
Не обошли вы стольких этажей!
Их там у нас побольше, чем снаружи.
Идите же, глотните этой стужи,
Не забывая наших витражей».
Я сделал шаг. И встал… Вороны с криком
Роняли рваный мокрый серый снег.
Ведь здесь (я поклонился двум гвоздикам)
Под камнем, в одиночестве великом —
Загадочный великий человек.
Могилы скоро будут, как сугробы,
Белым-белы, лишь черные на них
Ряды чугунных букв старинной пробы
Затяжелеют, как печальный стих.
Одни под снегом канут, как растаяв,
Но эти будут вечно — ЧААДАЕВ.
Я на скамейке погрузился в сон,
Успокоительный, как снегопад,
Но спать на кладбище еще живому
Опасно все же — кто-то рядом сел
И монотонно: «Голос, Логос, Голос», —
Забормотал. Я вскрикнул
и проснулся.
Свершалось то, чего я так боялся! —
Заволновались стены, это глина
Звала кирпич обратно; задрожали
На церкви кровля и решетки — это
Руда звала к себе свое железо.
Скамейка зашаталась.
Я проснулся.
Опять.
Снег с ветки уронив,
Сова взгляд отвела и косо полетела…
Метель повеяла о вечном свете
Отца и Сына и Святого Духа.
Но кто-то с кем-то вновь заговорил:
«Да, я согласен с вами, что не может
Быть воплощеньем алиби поэт,
Не соучастник он. Но совесть гложет
Его. А вас, по видимости, нет.
Грешно, явившись Сыном без Отца,
Мечом организовывать Второе
Пришествие — получим Страшный Суд
Без Судии!.. Без Бога, без предела…
Для всех!»
И снова: «Логос, Голос, Логос…»
«Кто здесь?» —
Я окончательно проснулся…
Шли от скамейки свежие следы
Двоих, по снегу, в сторону могил.
Их быстро-быстро хлопья заметали.
Шел крупный снег в Донском монастыре.
…Мысль о поэме, как дамоклов меч,
Висела надо мной четыре года.
Сидишь в гостях, бывало, глянешь вверх —
Висит.
А выпьешь —
Падает со свистом.
И я, глаза от ужаса смежив,
Сижу, не видя, и молчу, не слыша.
И мальчики кровавые в глазах.
Встаю.
«Куда ты?»
— «Я сейчас… Сейчас!»
И становлюсь дождем, туманом, снегом.
Я на земле. Но что мне делать с небом?
Троллейбусы, я спрашиваю вас!
(Меня в подъезд заталкивает ветер…)
Слетают снега маленькие крохи.
Снег ни при чем, дорога ни при чем…
Да это же поветрие эпохи —
Быть с алиби повсюду и во всем.
Стоят дома с отсутствующим видом.
С отсутствующим видом я иду.
Не бойся, город! Я тебя не выдам
Ни в этом, ни в двухтысячном году.
С Марианной в Париже.
