Да взять хоть май,
когда природа
Такой являет нам размах,
Что у детей и цветоводов
Змеятся радуги в глазах.
Или январь,
когда так дивно
Возносят иней,
не листву,
Деревья, словно клубы дыма,
Застывшего по волшебству.
Ах, даже малый подорожник
Такою сложностью богат,
Что ты,
застенчивый художник,
Ему ни сват уже, ни брат.
Не оттого ль и солнце,
в окна
Сквозь лиственный влетая быт,
На наши робкие полотна
Так снисходительно глядит.
Осташков
Осташков древний,
травянистый,
Устав от сутолоки туч,
Поймал сегодня жарко-чистый,
Слегка колеблющийся луч.
Поймал на радость окнам,
скверам,
Вдруг просиявшим оттого,
И отразил всем Селигером,
Всем водным зеркалом его.
И сразу солнечные пятна
Пошли,
блистая,
нарасхват.
Молочной зеленью стократно
Раздался Набережный сад.
Волной и дегтем пахла пристань.
Пел катер в млеющей дали.
И увеличивались листья,
И усыхали колеи.
…Гнал ветер тройку туч
отставших…
Пройдя сквозь домиков ряды,
Мы с дамбы видели Осташков,
Встававший прямо из воды.
Его заборы,
стены,
крыши
В лучах пестрели.
И рвалась
Над жестью,
дранками все выше
Листва.
И радовала глаз.
Там,
в стороне,
неутомимо
За колокольней кожзавод,
Подъяв трубу,
метелкой дыма
Прозрачный чистил небосвод.
А здесь —
законом под опеку
Взята —
в пейзаж внося свое,
Стена осьмнадцатого века
Оберегала кожсырье.
И все из озера вставало,
По пояс в солнечной воде.
Моторка голос подавала,
Скользя по синей борозде,
А в переулках тишь стояла,
Как будто время там не шло,
А только бабочкой сновало
Да из-под лип травой росло.
Но невозможно оторваться
От общих действий ни на час.
Но в дождь и вёдро
жадно длятся
Дела,
связующие нас.
И на ходу в машину села
Душа,
предчувствуя поля,
Где дыбилась в горячке сева
Тревожно-влажная земля.
Ночные бабочки
Я жил в горах.
Легко и гордо.
Но по ночам,
как злая новь,
Мне перехватывала горло
Моя старинная любовь.
Она депешею влетала
В мой дом,
не трогая дверей,
Ночною бабочкой витала
Над желтой лампочкой моей.
Я уходил.
И под ветвями,
Как будто мальчик во хмелю,
Перед садами и плодами
Винился в том, что я —
люблю.
Что я — опять! — забыл о деле,
А надо мной,
полонены,
Ночные бабочки хотели
Достичь мучительной луны.
Я бормотал свои тирады,
Не поднимая головы,
Но иронически цикады
На них свистали из травы.
Они одни мне отвечали,
Смеясь на тысячи ладов.
А виноградники молчали,
Уже грузнея от плодов.
А на горе желтела точка
И вспять звала меня,
к крыльцу,
Где в стекла рамы билась строчка,
Роняя с крылышек пыльцу.