Я ничего придумывать не буду.
Какая мысль у мысли может быть?
О чем мечтает Истина?
Мария,
душа моя, ты есть — и хорошо.
А ведь сначала,
в первые мгновенья,
я говорил на детском языке:
две параллельные пересеклись…
Я волновался, спрашивал:
«Но что же,
но что же делать нам с тобой?
Что выбрать?
Из двух минут, двух вечностей,
двух линий
я умоляю: выбери мою.
Там человек…»
Но что-то поправляло:
пересеклись их сущности.
Мы — в точке.
Мы в воздухе. Мы вместе.
Здесь. Нигде.
Мы существуем только
в этой строчке,
как мысль о тех, кто ходит по воде.
Когда, проваливаясь по лодыжки
в горячий тротуар, я шел к тебе,
я знал об этом только понаслышке.
Теперь я знаю это по себе.
Я ничего придумывать не буду.
Какое чудо может быть у чуда?
Наверно, только явь…
Она сказала:
— Я рада:
ты опередил себя…
Иначе б мы не встретились.
Ты знаешь,
мы тут немножко дальше.
Почему?
Все очень просто.
Там, где вы бросали
чуть начатое, так, на полпути…
Ну, скажем, не решались подойти, —
мы подходили. Сдвинуть вы боялись,
а мы сдвигали. Вы, засомневавшись,
не делали и мучились потом,
так долго, так бессильно сожалея, —
мы делали.
Мы тоже сомневались,
но делали. Поэтому у нас
потерянное время — это сказка,
нравоученье. Мы немножко дальше.
— Вот как… Но ты глядишь
с огромной грустью.
— Да… Я всегда тоскую по тебе.
— Но разве там,
у вас… там нет меня?
Передо мной внезапная стена
возникла.
Трещинки, шероховатость.
Я в первый раз почувствовал тогда,
как может сердце
бесконечно падать.
Стена исчезла.
Я сказал: — Мария! —
И огляделся.
— Что? — она сказала.
Был дворик пуст.
Лишь первая трава
с анютиными глазками цвела.
Светило жарко солнце
в подворотне.
И я сказал:
— Мария, что со мной?
Я устаю — и снегом, и жарой,
и чьим-то домом быть, и человеком,
листком зеленым на коре, корой,
спрессованным
в одну минуту веком,
секундой, убежавшей от часов…
— Ты жалуешься?
Разве это плохо?
— Вот лавочка, — сказал я, —
посидим?
— Нет, лучше друг на друга
поглядим.
Нет времени. Дай руку… —
И кольцо
надела мне на палец безымянный.
— А как же быть с художником?! —
Стена
передо мной.
И за спиной стена.
И по бокам. Я поглядел на небо.
И снова двор, И звон. И тишина.
Она сказала:
— Ты такой же странный.
И хорошо…
— А как же быть со мной?
Стена, стена, что делать со стеной?
А день стоит все тот же за спиной.
И не стоит, а ходит. И смеется.
И говорит. И мечется… А я?
Я не успел тебе сказать, Мария…
Я не успел тебя спросить…
Стена!
Я долго шел,
скользя рукой по камню.
Он теплый был.
Наверно, в этом доме
высокие, подумал, потолки, —
и замер, взгляда не сводя с руки.
Кольцо исчезло,
но не до конца,
поскольку ощущение кольца
на пальце было и не проходило.
Я повернулся и пошел назад.
И подошел. И заглянул в ворота.
Мне показалось, улыбнулся кто-то.
Там бабушка бессмертная вязала.
Бесцветная мерцающая нить
меж спиц и пальцев
зыбко проскользала
и тоже исчезала, может быть…