В недавнем прошлом или в тех местах,
Где только вещь осталась от былого?
Меня ночами посещает страх
Не песенного — чуть живого слова.
И, словно из больничного окна,
Гляжу я на весенние деревья.
Не их ли мне просить,
чтобы весна
Не отказала в слове и напеве?
Или, пять пальцев грустно вжав в висок,
Твердить себе,
слагая стих умело:
Здесь море чистой музыки шумело,
Вся эта музыка
Ушла в песок.
«Прекрасная необычайность…»
Прекрасная необычайность
Обыденного — хороша…
Ведь это чистая случайность,
Что ты живешь, что есть душа.
Все это маленький подарок,
Который так легко отнять,
Который, может, тем и ярок,
Что может даже не сиять.
«Карнизы вывесили бахрому сосулек…»
Карнизы вывесили бахрому
сосулек.
От удивления осел сугроб.
У птиц так много всяческих свистулек,
Что у ветвей, как у детей, озноб.
Снег тает с крыши,
с блеском булькая в кадушку…
Еще вчера пейзаж не ставивший
ни в грош,
Как наступая на воздушную
подушку,
Ты вдоль забора отсыревшего идешь.
Куда?
Так сдвинулись все эти
дали, близи,
Так с беспредельностью прозрачно
слит предел,
Что кот, за голубем следивший
на карнизе,
Вдруг вытянулся — и не полетел.
«Есть жизнь у меня…»
Есть жизнь у меня,
О которой не знает никто.
Возьму свою палку,
Тихонько надену пальто
И скроюсь. Исчезну,
Растаю, как воздух,
Как даль…
Куда же он делся? —
Посмотрит на туфельку шаль.
Расскажет ли трость,
Возвратясь:
Отдохнул иль устал,
Кого обогнал,
От кого я в той жизни отстал?
Возможно, наступит
Серьезнейшая тишина.
А это всего только тайна.
Загадка одна.
«Мне позвонила улица…»
Мне позвонила улица…
Я снял
Поспешно трубку,
думал: это ты.
«Куда ты подевалась? — я сказал. —
Я ждал тебя
до полной темноты».
Но это улица ко мне звонила…
Листва шумела и к себе манила.
На все мои призывы отвечали
Какие-то трамвайные звонки.
Не понимал я, что обозначали
И восклицанья чьи-то, и смешки…
И голоса, врывавшиеся в трубку
И в ней шумевшие наперебой,
Меня склоняли
к здравому поступку —
Повесить трубку,
то есть дать отбой.
Но было странное очарованье
В молчанье,
полном дальних голосов.
Мне иногда в нем слышалось дыханье,
Биенье сердца или бой часов…
Мне позвонила улица, шумиха.
Пространства стали
дальние близки.
«Спасибо, улица!» —
сказал я тихо.
И раздались короткие гудки.
Оптимистика
Любомиру Левчеву
… Мысль о смерти…
Если это мысль, то мысль о жизни.
Ветка за окном запахла горько.
Вот пойди попробуй увяжи с ней
Мысль о смерти. Не поймет нисколько.
У меня есть, в общем, три могилы.
Не моих. Своих. Я в них частично.
Ветка напряглась от вешней силы.
Ветка эта мне не безразлична.