А снежок,
что над травой хлопочет,
Так он тает на глазах у всех,
Будто он зимы совсем не хочет,
Как не хочет трав последний снег.
«И звонкость погоды…»
И звонкость погоды,
И первый ледок,
И след пешехода,
И птичий следок,
И белая крыша,
И ветви за ней,
И небо — все выше,
Все выше — синей.
И так все открыто
С низин до высот —
И то, что забыто,
И то, что придет.
И все, что от глаз
Крылось рощей большой,
И все, что у вас
И у нас за душой.
А небо большое,
Большое уже.
…И что за душою.
И что на душе…
И, меченный метой
Нелегких годин,
Ты с ясностью этой
Один на один.
«Из переулка сразу в сон…»
Из переулка сразу в сон
Особняков, в роман старинный
И к тишине на именины,
Где каждый снами угощен.
Из переулка сразу в тишь
Еще торжественней и глубже,
Где тает лист, где блещут лужи,
Где каплет с порыжелых крыш.
Я никогда не забывал
О том, что ты меня любила,
Но все, что здесь когда-то было,
Все, что нам флюгер напевал,
Я иначе именовал,
Усталый, пыльный и вокзальный,
Когда ты с нежностью печальной
Приблизилась: ты опоздал.
Из переулка — сразу в путь.
Твой переулок слишком дорог,
В нем темных лип столетний шорох
Все так же просит: не забудь.
Мы жили здесь без гроз, без слез,
Средь ветхих стен — на слух, на ощупь.
Однажды вышли мы на площадь,
Нас ветер в стороны разнес.
«К нам приходят ночами…»
К нам приходят ночами
Пушкин, Лермонтов, Блок.
А у них за плечами
Столько разных тревог.
Столько собственных, личных,
Русских и мировых,
Деревенских, столичных,
Стыдных, гордых, любых.
Словно скинувши путы,
Ты встаешь, распрямись.
Ты в такие минуты
Тоже гений и князь.
И часами глухими
Над безмолвием крыш
Долго, досветла, с ними
Ты о чем говоришь?
«Когда стреляют в воздух на дуэли…»
Когда стреляют в воздух на дуэли,
Отнюдь в обидах небо не винят.
Но и не значит это, что на деле
Один из двух признал, что виноват.
И удивив чужого секунданта,
И напугав беспечно своего,
Он, видя губы белые Баранта,
Пугнул ворон.
И больше ничего.
Ведь еще ночью, путаясь в постели,
Терзая лоб бессонной маетой,
Он видел всю бесцельность этой цели,
Как всю недостижимость главной, той.
Заискиванье? Страх?
Ни в коем разе.
И что ему до этого юнца?
Уж он сумел бы вбить ему в межглазье
Крутую каплю царского свинца.
«Машук оплыл — туман в округе…»
Машук оплыл — туман в округе,
Остыли строки, стаял дым.
А он молчал, почти в испуге
Перед спокойствием своим.
В который раз стихотворенье
По швам от страсти не рвалось.
Он думал: это постаренье!
А это зрелостью звалось.
Так вновь сдавалось вдохновенье
На милость разума его.
Он думал: это охлажденье.
А это было мастерство.