Я в ужасе бегу от жизни,
И страшно мне, что я живой,
Что мертвый тополь в укоризне
Еще качает головой.
«Сколько желтых листов! Это осень?..»
Сколько желтых листов! Это осень?
И на улице, и в кабинете
У меня эта желтая осыпь
Листьев — в воздухе и на паркете.
На полу. И на улице тоже,
Только там их никто не сгребает.
Я же, здесь, ничего не итожа,
Вижу, сколько страниц погибает.
И погибло уже, без ухода.
Пылью легкие мне заложило.
Эта пыль — сорок пятого года.
Эта пудра, она отслужила.
А вот эта — из сорок шестого,
Как внедренная ревтрибуналом
Против чистого русского слова,
Русским же Беломорским каналом
Перекинутая из былого…
В настоящее… В новые были…
Сколько желтых листов.
Сколько пыли. Сколько праха,
Победы и Краха…
«Муки знаменитого поэта…»
Муки знаменитого поэта,
Как прилюдно ни был бы затравлен,
Это все-таки одно…
Есть другое — в глухомани где-то
Человек унижен и ославлен,
А затем и вовсе обесправлен.
И никто о нем не знает… Но
В час ночной, когда, невзвидя света,
Книжку он читает, нем и тих,
Муки знаменитого поэта
Для него больнее мук своих.
А поэт подъемлет тост. Он в Риме.
Всех несчастней и непримиримей.
«Мне страшно, что жизнь прожита…»
Мне страшно, что жизнь прожита,
Что смерть — это значит домой,
Что снова трясет нищета
На грязных вокзалах сумой.
Что родина — это слеза,
Что мать — это холм без креста,
Что вор, закативши глаза,
Гнусит: мир спасет красота.
А в целом… Да что говорить!
Всего мне страшнее сейчас,
Что я не могу сотворить
Из прошлого будущий час.
«Боже, сколько на сердце зарубок!..»
Боже, сколько на сердце зарубок!
Это ж мука сплошная…
Не от туфелек, ног, не от юбок
Эта грусть ледяная.
Не от губ, не от пористых губок,
Грим со скул удалявших
Так красиво… О, сколько зарубок
Не от тех, утолявших!..
Как на притолоке, возле шубок,
Возле шуб, возле эха —
Боже, сколько на сердце зарубок
От проклятого Века!
«Боже мой, как хочется прочесть…»
Боже мой, как хочется прочесть
Улицу, булыжник, шелест ветки
И узнать, о чем же наконец
Мне они стараются сказать
Столько лет в дождливые часы.
Вот я, после дождичка, в четверг,
Говорите же, шепчите…
— Ладно, —
Ветка бьет по рукаву. — Замри! —
(Град воды окатывает шляпу).
Видишь эти точки и тире
У березы на сырой коре?
Ты же сам для нас
как иероглиф.
«Я не был в Иерусалиме…»
Феликсу Дектору
Я не был в Иерусалиме
И вовсе, может быть, не буду,
Но снится мне: я в том Заливе,
Где люди поклонились Чуду.
Там, на водах, следы синели,
И Он кормил пятью хлебами
Людей, как птиц, что налетели,
Крича, как чайки, над песками.
Я в стороне стоял. Я замер.
И мне сквозь годы волн и бредней
Сказал Он чистыми глазами:
«Возьми кусочек. Он последний».
Я помню зной, сухую руку,
Следы, что таяли, не тая…
Потом мне снилась только мука,
Им наяву пережитая…