И он ушел — отправившись на поиски своих извечных братьев и не менее бессмертных врагов.
Так был разрушен прекрасный город Ларэт, так погибли все его жители. Немного позже творящие возмездие бичи ит-хару-тэго стерли всех двэллов с лика земли. Впрочем, не всех — ещё годы спустя можно было встретить на руинах дворца Правителя сумасшедшую женщину. Лицо ее обезображивали шрамы. Она постоянно бормотала что-то о предательстве, боли и пламени, но слушали ее лишь тараканы и крысы, во множестве заселившие бывшие жилища гордых жителей Ларэта.
Потом и она умерла — то ли застигнутая случайной молнией эндорионов, то ли погребенная каменной плитой, рухнувшей на нее в развалинах блистательной прежде столицы двэллов…'
— Зачем ты показал мне все это? Почему, почему я должна была это видеть?! Ведь это не про меня — на мне не лежит такой тяжкий грех, как предательство своего народа! И я никогда никого так сильно не любила.
— Это не ты — теперешняя. Но кто знает, может быть, это ты вчерашняя. Или завтрашняя. Для правосудия не существует рамок времени.
— То есть ты считаешь, что я должна расплачиваться за грех, которого не совершала, и не факт, что совершу? Это, по-твоему, справедливо?!
— Мне кажется, ты похожа на эту девушку, Симерэль. Влюбишься в кого угодно и ради любви не постоишь ни перед чем. Впрочем, я могу и ошибаться. В любом случае, это всего лишь история, над которой стоит немножко подумать.
— Слышишь, ты, урод в маске, меня задолбали твои поучительные истории и сказки! И мне надоели эти долбаные миры, по которым ты меня таскаешь каждую ночь! Я хочу нормальных снов, а не этого психоделического бреда. Да кто ты вообще такой — что позволяешь себе указывать, как я должна жить?!
— Мне показалось, этот вопрос мы уже решили. Я твой собеседник. Спутник. Провожатый. Но не нервничай же так, расслабься. Смотри!
В его ладони появилась роза. Секунду помедлила и вспорхнула с пальцев птицей с пурпурным оперением. Затем рассыпалась сверкающим дождем рубинов. А они, в свою очередь, застыли на полу каплями, похожими на кровь.
— Вот и всё, — он показал пустую ладонь. — Забудь о том, что видела сегодня, или помни — это все равно не вернет цветок, однажды ставший кровью.
— Ладно, — пробурчала я. — Возможно, я что-то и поняла. Возможно, не зря ты тут распинаешься. А ты расскажешь мне еще о том мире, в котором я когда-то родилась, или могла бы родится, или еще рожусь? Рождюсь?.. Черт, у этого слова, оказывается, нет будущего времени. В общем, кто такие эндорионы и ит-хару-тэго и отчего они так смертельно ненавидят друг друга? Ты мне это поведаешь?
— Обязательно, но не сегодня. Слишком много переживаний для одного дня на тебя обрушилось. Ступай, я отпускаю тебя в твои сны, они уже заждались.
Он шагнул в зеркало, в незнакомый (или давно забытый мною) мир. Обернулся и помахал мне оттуда рукой, а затем неспешно двинулся к живописным руинам невдалеке. Шевелились алые драконы на черном шелке, плеть с серебряными шариками скользила в высокой траве. Последнее, что я успела заметить перед тем, как погрузиться в свои родные сновидения, была женская фигурка, застывшая на вершине одной из полуразрушенных башен. Она пробудила во мне необъяснимую нежность.
Глава 3
СЭНС
Сontra spem spero
(Без надежды надеюсь)
Под утро отчего-то приснился осенний Питер. Это самое мягкое и красивое время здесь. Ни душным летом, когда огромные здания застят горизонт и от жары плавится мозг, ни сырой и черной зимой, когда брызги снега, смешанного с грязью, летят в тебя из-под колес несущихся мимо автомобилей, ни весной с только что обнажившейся, замусоренной землей с обилием собачьих кучек — нельзя почувствовать такого умиротворения. Грустные неровно-узорчатые листья цвета червонного золота, цвета королевской мантии отрываются от родных веток, отчего те становятся беззащитными, и мягко планируют на мокрый асфальт, на упругие волны Невы. Осень окутывает все вокруг серо-жемчужной дымкой, делая окружающее загадочным и зыбким. Питер кажется спящим щенком, положившим на лапы лобастую голову и укутавшимся в уши площадей. Улицы, мягкие от упавшей листвы, утекают вдаль, теряясь в дебрях дворцов и памятников. Машины, подобно большим обленившимся жукам, медленно скользят по ним, охваченные общей сонливостью.
Я и попала сюда в первый раз ранней осенью — чуть меньше двух лет назад. Может, оттого так крепко в него влюбилась. Навсегда…
Проснувшись, я нежилась в осеннем ностальгическом настроении. На душе было тепло, и я не сразу сообразила, что не один сон тому причина. А еще и хорошая компания.
Очень классно просыпаться в одной постели с человеком, в которого хоть и не влюблена, но испытываешь жуткую симпатию. Сашенька, Сэнс, спасибо за супер-приятную ночь, за нежность и ласку. Пусть это иллюзия — нежности и нужности, и второго раза не будет — все равно спасибо.
Из каких соображений, спрашивается, я к нему вписалась? Наверное, хотелось отвлечься от одиночества, от иссушающей меня безответной влюбленности. Вчера, когда мы все дружно проснулись и не менее дружно отправились — куда? — естественно, в 'Трубу' (место встречи изменить нельзя!), я пересеклась там с Сэнсом.
Сашка — один из самых добрых и мягких людей в нашей уличной тусовке. Он талантливый музыкант и 'шоколадный' мальчик, небольшого роста, улыбчивый, выглядящий скорее мажором, нежели неформалом. Сладкая конфетка, мягкая игрушка — с нелегким прошлым, застывшим в печальных глазах спаниеля. Играя, он переступает с ноги на ногу, и еще он немного картавит (что совершенно не портит его исполнение):
Как будто мир околдовали,
а ты один успел укрыться…
Обожаю эту песню. Правда, она единственная из сочиненных Сэнсом, которую я слышала. Обычно он играет 'Сплин' или 'Нау'. Люблю внимать профессионалам — забываю о времени, когда звучит хорошая игра, сопровождаемая приятным голосом. В общем, я не заметила, как ушли все наши, а идти в Хижину одной не хотелось. Сашка предложил вписаться к нему, и я с радостью согласилась.
…А потом, мы лежали в обнимку на очень тесном (разложенное кресло-кровать) лежбище, и я ощущала, как тепло и нежно у меня внутри.
— Сашка, ты же вроде не питерский?..
— Да, я из Новороссийска. Можно сказать, горячий южный мужчина, ты разве не почувствовала?..
— Ну… местами, — я мечтательно мурлыкнула. — Слушай, расскажи о себе — а то я практически ничего о тебе не знаю.
— Спрашивай. Так, наугад я не могу — слишком много было жизненных событий. Задашь вопрос — потянется цепочка, а ни с того ни с сего в голову ничего не приходит.
— Ну что ж, начнем с простого: что тебе было больнее всего оставлять в родном городе — друзей, семью?..
— Ничего себе простое… Хотя ответить могу с ходу, не задумываясь: горше всего мне было расставаться со своей возлюбленной.
Я почувствовала крошечный, чуть заметный укольчик ревности.
— Тогда зачем ты уехал?
— Во-первых, так сложились обстоятельства. А потом — если очень любишь человека, так, что даже дышать начинаешь с ним в унисон, то наступает момент, когда вдруг понимаешь, что должен отпустить его, дать волю. И посмотреть, что из этого выйдет. Если вернется — великое счастье. Если нет — останутся воспоминания и ощущение, что пережил нечто очень редкое, недоступное большинству людей. Настоящая любовь — это иная ступень эволюции, иное мировосприятие. Я рад, что мне довелось это испытать. И еще я твердо уверен, что такое больше не повторится у меня никогда и ни с кем.
— Знаешь, Сэнс, я тебе искренне завидую, всей душой! Может, расскажешь поподробнее, как вы встретили друг друга, как поняли, что вы половинки? Обожаю романтические истории.
— У нашей истории слишком печальный финал. Да и 'романтического', в моем понимании этого слова, было немного. Познакомились через приятелей (каких конкретно, уже и не вспомню). Увидели друг друга, и — как пишут в бульварных романах — словно током прошибло. Два года практически не расставались. Потом мне нужно было срочно уехать в Питер, я уже говорил, так сложились обстоятельства. Прощание вышло смазанным и каким-то неискренним: кажется, она всерьез решила, что я ее бросаю. Потом — новый город, множество впечатлений и обязательные ежевечерние звонки. В них-то и заключалась главная романтика и нежность наших отношений. Как-то она попросила меня рассказать, где я обитаю. Я ответил, что вписываюсь в какой-то сталинской развалине под самой крышей. И она процитировала куплет древней песенки: 'Моя любовь на пятом этаже — почти где луна. Моя любовь, конечно, спит уже, спокойного сна…' Знаешь, в этот момент я почувствовал такое тепло, какого и не подозревал, что существует. Целых три года прошло с тех пор, а я помню этот разговор в подробностях. Тем паче, что то была наша последняя беседа. На следующий день меня посадили, и на два года я был потерян миром.