Глава 9
РАССВЕТ
Думал ли кто, что родиться на свет — это счастье? Спешу
сообщить ему или ей, что умереть — это…
У. Уитмен
День обещал быть ясным.
Разбудили меня солнечные лучи, лижущие левую щеку. Я открыла глаза и сразу вспомнила свое ночное, свое истинное бытие — речкой или стихиалью речки. Ощущения свободы и легкой вольготной радости никуда не исчезли…
Я застелила приютившую меня чужую постель. Отыскав в 'хламнике' зубную щетку, направилась в ванную наводить марафет. После вчерашнего шампуня волосы дивно блестели, были мягкими и пахучими.
Ну, и что дальше? Точного времени моего ухода мне никто сообщить не удосужился. Нет, я не сомневалась, что меня предупредят и должным образом проводят. Но вот чем занять предшествующее этому время?
'Кажется, ты кое-что забыла?'
— Что, например? — Очень странно задавать самой себе вопрос, не зная, что за ответ последует.
'Проститься'.
— С кем именно?..
Но голос в моем мозгу, прошептав это слово, растворился в его глухих недрах. С полминуты я подумала. А потом меня озарило.
Я принялась рыскать по квартире в поисках телефона, который вскоре обрела на кухне. Гудки в трубке бодро свидетельствовали о его работоспособности.
Набрала номер, казалось, давно стершийся в памяти. Пока тянулись длинные гудки (я считала их: раз, два… четыре…), меня прошиб страх: а вдруг мой голос не узнают, вдруг меня напрочь забыли?..
— Слушаю!
— Мама? Мамочка!
— Мариша, Маринка!!! Неужели это ты, доченька?!..
Я отстраненно подумала, что, оказывается, у меня есть вполне нормальное человеческое имя.
— Да. Это я…
— Два года, боже мой, два года от тебя ни слуху ни духу! Мы все морги обзвонили, все больницы объехали… Я уже отчаялась верить в то, что ты жива. В передачу 'Жди меня' ездила, и все без толку. Где? Где ты была все это время, доченька?!!
Моего слуха коснулись рыдания. Интересно, это там плакала мама, или я здесь ревела в полный голос?..
— Знаешь, я Марата через неделю на улицу выставила. Прости меня, Маришка!..
Марат, Марат — память услужливо подкинула воспоминания, глубоко закопанные, лежавшие мертвым грузом на дне души и до сей поры меня не тревожившие.
…Я родилась не в Питере, не его страстно любимые мной дворы и скверики служили мне колыбелью. В маленьком и ничем не примечательном городке в Сибири. У нас была крепкая семья, почти по-социалистически — ячейка общества. Любящие родители и две сестренки — старшая Марина и младшая Агата. Потом не стало отца. Нет, он не умер — просто однажды вечером вышел из дома в ближайший магазин за хлебом и исчез. А через неделю вернулся, чтобы забрать вещи и документы для развода. Это был последний раз, когда я его видела. В суд на бракоразводный процесс я не пошла — слишком любила, чтобы видеть с кем-то другим, кроме меня, Агаты и мамы. Тогда мне было тринадцать лет, а сестре три года. Через полгода в маминой жизни появился Марат. Попутно он зачем-то вломился и в мою жизнь, что меня совершенно не радовало. В тот момент у меня как раз пошел пресловутый переходный возраст. Я прогуливала школу — поскольку там было невыносимо скучно, и уроки я выдерживала лишь с хорошей книжкой под партой. Начались первые мальчики (ну а как без них?)… Марат вовсе не был агрессивным ублюдком, домогавшимся меня или избивавшим. Он даже не был алкоголиком. Он лишь пытался воспитывать меня, а я не без оснований считала, что у него на это нет ровным счетом никаких прав. Последней каплей для стал один августовский вечер, когда я загулялась дольше обычного и пришла домой в начале третьего. Я попыталась незаметно прошмыгнуть в свою комнату, но отчим выскочил в прихожую с глухим рычанием, не предвещавшим ничего хорошего. Он оттащил меня на кухню, где уже сидела мама с траурным, несчастным и строгим выражением на заплаканном лице.
— Ты шлюха! Мать вкалывает как ломовая лошадь, а ты позволяешь себе шляться до середины ночи и ни хрена не делать! По мужикам, небось, шляешься! Наркотики употребляешь!.. Но больше этого не будет, учти: с завтрашнего дня я начинаю делать из тебя человека! Больше никаких гулянок — и так папаша избаловал тебя дальше некуда!
— Ты не можешь меня 'строить', не имеешь права! Ты мне никто! — От его во многом несправедливых упреков и безрадостных перспектив во мне зародилась дикая ярость, и я уже не контролировала свои слова. — Ты для начала свою задницу оторви от дивана и на работу устройся! А то если мама на тебя вкалывает, то это ничего, а если на меня — то уже трагедия века. Да и вообще, не пойти ли тебе на х..!!!
Я не рассчитала, что моя речь так заденет его, а он не рассчитал своей силы. Скорее всего он хотел легонько шлепнуть меня по щеке, исключительно в воспитательных целях, но в итоге от его затрещины я не удержала равновесия и грохнулась, изо всей дури приложившись башкой к стене. Мама вскрикнула, но Марату ничего не сказала, видимо, посчитав, что удар пойдет мне на пользу. Но я так не думала. Поднявшись на ноги и пощупав кровоточащий затылок, я провела рукой по снежно-белой стене кухни, оставив багровый развод. Попыталась презрительно расхохотаться, но не поимела в этом успеха. Крикнув: 'Я вас всех ненавижу!!!' — и как можно оглушительней хлопнув дверью, выскочила на улицу…
Скорее всего я бы побегала немножко по ночному городу, выпустила пар и к утру вернулась домой просить прощения (у мамы, естественно, не у него), но все сложилось иначе. Зареванную, с пробитой башкой, меня зацепила Геката — автостопщица со стажем. Не знаю, каким ветром занесло ее в наш забытый богом городишко, но она воистину стала для меня 'ногой судьбы'. Она предложила мне двинуть с ней вместе дальше, по широкой России-матушке, и, пребывая на пике ненависти ко всему миру, я легко согласилась составить ей компанию. Мы 'стопили' с месяц, пока не оказались в Питере. Я влюбилась в этот город с первого взгляда и решила остаться в нем навсегда, а Геката заколесила дальше, влекомая одной ей ведомой целью.
Только не надо считать меня бесчувственной сволочью. Я не могла жить, вспоминая маму, сестру и отца, поэтому загнала память о них в такие глубины (и низины) души, что это смахивало на амнезию — ведь я даже имени своего назвать не могла. Я уже упоминала где-то, что мой организм — и память, видимо, тоже — в каких-то вещах удивительно мне послушен.
— Прости меня, мамочка! Я во всем виновата, я слишком большая эгоистка, я скотина…
— Ты знаешь, сколько я плакала ночами напролет… Каждый неопознанный труп в нашей области, каждое упоминание о серийном маньяке — словно нож в сердце. А знаешь, как папа тебя искал? Ты могла бы позвонить, хоть разочек, только сказать, что жива и здорова!..
— Прости меня, мамочка. Но теперь уже ничего не сделать — я выросла, и я такая, какая есть.
— Хорошо-хорошо! Я очень люблю тебя — любую. Когда нам тебя ждать, доченька? Ты приедешь на поезде или прилетишь?..
— Когда ждать… Понимаешь… — Я замешкалась, пытаясь придумать что-нибудь правдоподобное. Не сообщать же, в самом деле, что сегодня я в последний раз дышу воздухом этого мира. Говорят, бывает ложь во благо, и пусть это ляжет еще одним грехом на мою и без того не кристально-чистую душу. Лучше, если мама будет считать меня всю оставшуюся жизнь скотиной, чем узнает о моей смерти. — Я не могу приехать. Я… на днях замуж выхожу. Далеко. В Австралию уезжаю. Еще раз прости…