— Але, Росси, с тобой все в порядке? У тебя что, опять то же самое? Слышишь, отвечай, не молчи!..
Кажется, он держал меня за плечи и тряс, тряс с неимоверной силой.
— Уйди, убирайся, оставь меня… — я кричала громко, до эха в собственных ушах, но на самом деле, верно, то был жалкий лепет.
Абрек стиснул мой подбородок, разжал сведенные судорогой зубы и принялся впихивать в рот какие-то таблетки. Я попыталась выплюнуть их, но он мертвой хваткой сжал мне челюсть:
— Глотай, чертова дура, это обезболивающее!..
Потом меня колотила пост-рыдательная дрожь, засохшие слезы щиплющей коркой сковали щеки. Голову медленно отпускало. Абрек, обняв меня одной рукой, другой поглаживал по голове и ласково ругался вполголоса:
— Значит так, деточка: если ты в течение ближайших суток не выберешься к доктору, я лично оттащу тебя, дурищу несусветную, в больницу за шкварник.
— Пойду, пойду, хорошо… А ты чего не спишь, кстати? На кой черт тебя на кухню понесло?..
— Да просто выдалась чересчур жаркая ночка, — он плотоядно улыбнулся, — Вижи уснула, я решил выползти воды попить. А тут ты сидишь — с таким видом, словно уже собрала чемодан, готовясь к длительной поездке на небо.
— Скорее уж в геенну огненную — там меня ждут с распростертыми объятиями.
— Ну уж, не такая ты великая грешница. Максимум — скучное чистилище. До ада нужно дослужиться.
— А ты — ты дослужился до обители вечной скорби?
— Не знаю, — он стал внезапно серьезным, не похожим на себя обычного. — Скорее да, чем нет. На моей душе хватает грехов.
— Я слышала, ты сидел. За что?
— Разве это имеет значение? В общем и целом — за дело. Я не был невинно осужденным. И дали мне ровно столько, сколько заслужил. Или даже меньше.
— А отец и мать тебя поддерживали тогда?
— Отец — да. А матери у меня больше нет. Она отказалась от меня, как только меня осудили. Еще бы — ведь я не оправдал ее надежд. Я был таким золотым мальчиком, учился на журналиста, а тут — бац, и оказалось, что у прекрасного с виду яблока гнилая сердцевина. Она не захотела принять меня такого — подгнившего, не вписывающегося в её стандарты. Ну, дай ей Бог всего самого лучшего и светлого. Знаешь, даже в тюрьме, в глубине самого черного омута я порвал бы глотку любому, дурно отозвавшемуся о моей матушке.
— Да, понимаю. О-ой…
Я попыталась путем злостной симуляции соскочить с опасной темы, заметив нехорошие искорки в потяжелевших серых глазах. Только взбешенного Абрека не хватает мне до полноты жизненного счастья. Нет, меня он не тронет стопудово, но, если еще кто заглянет на кухню, свары не избежать, так как от депрессии он сильно звереет.
— Что?! Опять?..
— Кольнуло чуток… Всё, уже отпустило. Я слышала, вы тут недавно к какой-то мажорке на дачу смотались? Ну, и как съездили?..
— Замечательно! На перроне мы с Вижи смертельно поцапались, а я пьяный в хламину, ну и в итоге она уехала на последней электричке, а я решил в Питере остаться. Потом посидел-подумал и зачем-то загрузился в поезд, едущий совсем в другую сторону. Дальше — провал. Просыпаюсь неизвестно где, открываю глаза — трехметровый забор с глобальной такой, проникновенной надписью красного цвета: 'Заповедник по выведению лабораторных животных'. Помню, ошалел дико, а в мозгу одна мысль: 'Господи, мамонтов они там, что ли, выводят — чтобы такой стеной от мира отгораживаться?!' Вот так я и съездил к мажорке на дачу… Ты, к слову, спать не хочешь? А то у меня глаза не то что слипаются — не разлепляются уже.
— Хочу, конечно.
Я скрыла досаду: сны — это замечательно, тем более такие, как у меня в последнее время. Но они никуда не денутся, а вот посидеть еще в обнимку за неспешными разговорами с человеком, в которого безумно и безуспешно влюблена…
— Ну, вот и здорово. Пойдем к нам в комнату — там свободное местечко у стеночки, кажись, осталось.
Сглотнув тяжелый вздох и изобразив на лице благодарную улыбку, я поплелась вслед за Брейки к своему сегодняшнему спальному месту.
Закрыв глаза, приготовилась ко встрече со Спутником.
И она не заставила себя ждать. На этот раз декорациями к ночной беседе (или очередному нравоучению — это уж как получится!) служили стены обыкновенной квартиры. Я опасливо покосилась на окно: стандартный пейзаж… странно. А где чудеса?
Герой моих снов раскинулся на низеньком диване, поджав под себя одну ногу и шевеля босыми пальцами другой. Черный шелковый халат с алыми драконами, как водится, замызганный и порванный, был перевязан плетью с серебряными шариками на концах. Короткая ручка плети лежала на его вытянутой ноге. Ну и, естественно, маска на… все-таки склоняюсь к мысли, что лице.
— А каких чудес ты ждешь, деточка?
Он так точно скопировал интонации Абрека, что я вздрогнула.
— Прекрати! Ты прекрасно знаешь, как мне это не нравится!
— Не нравится — что? Когда я подражаю интонациям близких тебе людей?
— Нет, когда ты суешься в мой внешний мир! Ты — мой бред, моя галлюцинация, пускай, я с этим смирилась. Но не смей копировать реально живущих созданий — иначе я окончательно разуверюсь в своем душевном здоровье.
— А что есть реальность, маленькая? Я снюсь тебе. А может быть, напротив: ты снишься мне? Или мы оба снимся какой-нибудь сложноорганизованной протоплазме из другой галактики. И чьи ощущения более правдивы и точны?..
— Ой, только не надо притч о китайском мудреце и бабочке — слышали, проходили… Знаешь, мне сегодня было так больно, а потом так страшно, а потом опять больно. За что мне это?
— Мы все виноваты перед чем-то или кем-то. Или будем виноваты, или были — когда-то давно. Так давно, что уже не помним об этом. Взгляни сюда!
Он спрыгнул с дивана и оказался возле чего-то огромного, закрытого черным покрывалом.
— Подойди, не бойся!
Он сдернул ткань. Под ней скрывалось большущее зеркало. Как загипнотизированная, я шагнула к нему. Сначала я ничего не видела, кроме собственной мордахи с грязными подтеками от высохших слез. Потом картинка начала меняться… Размеренный голос Спутника комментировал увиденное.
'…В самый разгар 'алых' времен, когда Крылатые и Сыны Бездны сшибались в яростных схватках и небо полнилось их криками, а земля стонала от переполнявших её недра поверженных тел — случилось это.
Самыми сильными из людских племен считались двэллы. Высокие, статные, они называли себя любимыми первенцами Гармонии. Их столица Ларэт по праву именовалась лучшим городом мира. Белоснежные здания, статуи Гармонии из бирюзы и нефрита, величественный дворец Правителя, окруженный каскадом искусственных водопадов… Город был не только прекрасен, но и неуязвим. Единственный из всех городов этого мира, он был способен устоять и под натиском эндорионов, и под испепеляющим дыханием стальных драконов, оседланных ит-хару-тего.
В давние времена двэлльские маги сотворили вокруг столицы купол чистой энергии, не позволявшей никакому злу и разрушению проникнуть за его пределы. Каким образом поддерживалась эта энергия на протяжении столетий — держалось в тайне. Поговаривали, что где-то в подвалах дворца заключен Великий (Крылатый или Сын Бездны), и именно благодаря его силе держится купол. Ведь известно, что Великие живут почти вечно, и энергия, подаренная им Изначальными Силами, неисчерпаема. Единственное, что вызывало недоумение — каким образом смогли заставить Великого расставаться со своей силой? Удержать-то можно — кандалы и цепи из арвэйса, черного металла из земных глубин, ни порвать, ни расплавить нельзя, но одно дело — пленить, и совсем другое — заставить трудиться на благо хозяина.
Но тайна эта была ведома лишь Правителю и, может быть, паре-тройке придворных магов, а всем остальным приходилось довольствоваться домыслами и слухами и любоваться куполом, прозрачным, с нежно-радужными переливами: изнутри — с благоговением и гордостью, снаружи — с завистью.