Если мы предпочитаем толковать наши священные тексты и бережно хранимые традиции таким образом, чтобы способствовать укреплению представлений о Боге, который сторонится людей, не принадлежащих к нашей религии, разве этот выбор не сделает Бога не только менее божественным, но и менее человечным? Разве Бог не должен обладать способностью к справедливости и состраданию — по крайней мере, соответствующей человеческой? Все эти вопросы не давали мне покоя, пока я признавался в сомнениях. Или у каждого есть реальная возможность обрести Бога и, следовательно, жизнь, или Бог недостоин поклонения. Представления о Боге, который таинственным образом сторонится всех, обманывают нравственные ожидания широких народных масс и должны обманывать нравственные ожидания страстно верующих. Ибо Бог, сотворивший человеческие существа и обрекший их на смерть, дабы продемонстрировать последствия жизни вне иудаизма, христианства или ислама, несовместим с самой сутью учений иудаизма, христианства и ислама. Представлять себе Бога отдающим предпочтение какой–либо группе людей было бы просто не по–иудейски, не по–христиански и не по–мусульмански. В этом случае место Единого Бога заняло бы божество. Если Бога нет за пределами наших религий, Его наличие в них уже не имеет значения[5].
Если Бога нет снаружи, рушится то, что внутри.
Наш Бог и моя религия
Я не говорю, что возможно или желательно свести религии всего человечества к одному универсальному набору принципов. Такое слияние неизбежно привело бы к три–виализации, растрачиванию и в конечном итоге — к потере сокровищ религии и культуры. Стремление к общему благу и духовному единству всего человечества зачастую предписывает навязывать всем эти «очевидные» универсалии. Все мы отличаемся каждый своей историей и образом бытия. Универсальным в нас является то, что все мы особенные. Нам принадлежит это сокровище разнообразия, и нашей первой здравой реакцией на подобное положение вещей должна быть благодарность.
Но верно и то, что мы не можем изолировать наши религии одну от другой. Полное обособление наших языков и смыслов повлекло бы за собой в равной степени сокрушительную потерю широкого человеческого сообщества. Мировые сообщества в сфере бизнеса, образования, искусства и науки преодолели изоляцию человеческих сообществ быстрее, чем наши религии. Класс моей дочери в государственной школе более разнообразен в религиозном отношении, чем иные межрелигиозные конференции, на которых я побывал. Религиозные сообщества в настоящее время функционируют, как дети, только начинающие ходить, в яслях: специалисты по психологии развития называют их способ развлечения «параллельной игрой» — дети играют рядом, но не друг с другом. Живя параллельно, мы не создаем синергии, способной помочь нам исправить свое внутреннее «я» и мир.
В общем и целом наша межрелигиозная жизнь на бытовом уровне состоит из ряда таких мероприятий, как ежегодные концерты, праздничные обеды, конференции, групповые дискуссии, богослужения. Попав на одно из них, я обычно чувствую себя как на выпускном балу. Люди собираются, наряженные во все лучшее, молча наблюдают, учтиво беседуют, держатся непривычно близко друг к другу. Всем неловко. Когда заканчивается мероприятие, мы наконец обмениваемся рукопожатиями, говорим друг другу: «Все прошло на редкость удачно. Попробуем еще раз приобщиться к межрелигиозной жизни в следующем году», и расходимся по домам[6].
Я не отстаиваю ни средний путь, при котором обе стороны частично отказываются от чего–либо значимого для них ради сосуществования, ни жизнь, при которой все мы замкнуты на своем значимом и никогда по–настоящему не поддерживаем связи друг с другом. В этой книге рассказывается о моих поисках четвертого пути. Я пришел к убеждению, что Бог, который отдает мне предпочтение перед другими, недостоин поклонения. Чтобы по–настоящему заботиться обо мне, мой Бог должен также заботиться о вас. Я попытаюсь доказать: чтобы религия вновь завладела человеческим воображением, богословие и богослужение, теория и практика поиска Бога в иных, должны быть направлены от границ нашего религиозного опыта к его центру. Биение сердца религии, которое благословит мир, должно достигать его краев.
5
Сам будучи ревностным христианином, я, разумеется, верю, что христианская Библия и Иисус — всеобъемлющее откровение о Божьей природе и воле. Иудаисты так же относятся к Торе, мусульмане — к Корану и пророку Мухаммаду. Я не считаю все эти откровения о Боге одинаковыми! То, что христиане подразумевают под «милостью и безоговорочной любовью», — единственное в своем роде, точно так же, к примеру, как уникальна мусульманская концепция «подчинения одному Богу». Тайны нашей веры — особенные. Но я убежден, что это откровения об одной и той же реальности. Для меня эта реальность — Царство Божье, о котором говорил Иисус. Все мы ведем речь об одной и той же жизни, одном и том же человечестве, одном и том же мире. Следовательно, хотя наши тайны различаются, Бог полностью пребывает «в них», как полностью пребывает «в нас». И это относится ко всем группам людей на земле, не только к авраамическим религиям. Никто не забыт.
6
Благодарю Эбу Патель за помощь в определении, что не так с «межрелигиозностью» и поиском пути вперед, сквозь духовное разнообразие и социальные действия. О его опыте можно прочесть в четвертой главе («Активизм в реальной жизни») его книги «Деяния веры: история американского мусульманина, борьба за души поколения» (Eboo Patel, Acts of Faith: The Story of an American Muslim, the Struggle for Soul of a Generation, Boston Beacon Press, 2007).