— У тебя роман, — сказала мама наконец. Она не спрашивала.
Я кивнула, потому что отрицать было бессмысленно. Она и так все знала. А я слишком устала.
— И ты не хочешь об этом говорить.
Я снова кивнула.
— Он женат?
Я задумалась. Почему-то эта мысль никогда не приходила мне в голову.
— Не знаю.
— А если бы узнала, тебя бы это остановило?
— Не знаю.
Я вдруг почувствовала такую зверскую усталость, что еле-еле усидела на табуретке. Хотелось лечь на пол и закрыть глаза.
— Бедная моя девочка, — вдруг сказала мама, подошла и обняла меня.
Я не сразу поняла, что реву. Нервы, подумала я. У меня ни к черту стали нервы.
Мама подождала, пока я нахлюпаюсь вдоволь, поглаживая иногда по спине. Потом, когда я умылась и вернулась отпаиваться чаем, спросила полушутя:
— Он хоть красивый?
Я усмехнулась, вернее, икнула с улыбкой.
— Как готический собор.
Мама была искусствоведом. Она поняла.
Наступила весна, и с ее приходом появилось ощущение, что все невероятное однажды может стать нормальным. Я начала привыкать к тому, что Сандр приходил и уходил. Теперь я могла спокойно отсчитывать дни между этими короткими, иногда очень странными свиданиями. Я научилась делать то, что должна была бы, если бы жизнь оставалась действительно нормальной. В конце концов, говорила я себе, многие люди так живут. А многие живут еще хуже. Не все так плохо.
Мне пришлось изменить круг чтения. Вместо умиротворяющей классической литературы теперь пошел сплошной двадцатый век с его драмами и кошмарами. Я два раза подряд прочитала «Глазами клоуна», приговаривая, что у меня вообще все отлично. Гораздо лучше, чем могло бы быть. Романы о Второй мировой тоже шли неплохо. Не о говоря уж о Солженицыне.
Мама, зная некоторую часть моей тайны, способствовала тому, чтобы иногда я могла видеться с Сандром, почти не скрываясь. О чем она думала, моя мама? Не знаю. Наверное, какое-то материнское шестое чувство подсказывало ей, что я стараюсь делать все так правильно, как могу. Я действительно старалась. Мне удалось снова начать хорошо учиться. Я даже нашла халтурную подработку — стала делать визуализации для одного американского архитектурного бюро, что привело в полнейший восторг моего папу. Он считал это очень многообещающей работой. Я в ней ничего многообещающего не видела, но за папу радовалась. Я и впрямь старалась делать все правильно.
Иногда я даже думала, что надо покончить с этими странными, ненормальными отношениями.
Я, наверное, додумала бы эту мысль до конца, если бы не глаза Сандра. Слишком много было в них ужаса. Даже если бы вдруг я стала совершенно к нему равнодушной, я и тогда не смогла бы его бросить. Нельзя бросать утопающих. Особенно, если они тонут в раскаленном масле.
Однажды я не выдержала и задала Сандру тот вопрос, который задала мне моя мама, — женат ли он. Он удивленно посмотрел на меня, потом рассмеялся.
— И ты решила, что это причина моих душевных терзаний?
Я промолчала. Вопрос показался неожиданно очень глупым.
— Нет, родная, — Сандр наклонился и поцеловал меня в глаза. — Если бы дело обстояло так, все было бы значительно, значительно проще.
Он всегда называл меня «родная» и целовал в глаза. Это казалось мне верхом чувственности.
Мы стали иногда куда-нибудь вместе ходить. Сандр прекрасно разбирался в кино, театре. Говорил о современном танце, как большой знаток. Порой у него то тут, то там проскальзывали фразы, из которых следовало, что ему знакомы не только московские постановки. И что он видел их все своими глазами.
Мы обсуждали литературу, но это оказалось довольно сомнительным удовольствием для меня. Как будто я говорила с профессиональным альпинистом о своем единственном в жизни восхождении. Я вздыхала и с новой силой бралась за книги.
Он стал дарить мне цветы. Как если бы наши отношения раскручивались задом наперед, от невозможной, немыслимой близости первых дней мы постепенно возвращались к тому, с чего следовало бы начать. Я стала лучше одеваться. Теперь, выходя утром из дома, я могла думать, что день будет или нормальным, или прекрасным.
Папа заметил обилие цветов и мой изменившийся внешний вид — и задал тот вопрос, ответ на который мама знала уже много недель назад. Я была честной девочкой. Когда он спросил: «У тебя роман?» — я, немного подумав, ответила:
— Наверное, это наиболее разумное объяснение происходящего.