Мне правда было очень стыдно.
Мишка заботился обо мне. И кто бы знал, может, это и закончилось бы счастливым браком, кучей детей и прочими радостями жизни, если бы они с братом не были так похожи. Он почти так же двигался, почти так же говорил. Почти так же шутил. Почти так же смотрел. И все — почти. Чуть-чуть не так. В какой-то момент это стало совершенно невыносимым, и я прекратила все отношения с ним, причем достаточно грубо. Мишка послушно отстал от меня. Потом, через некий здоровый промежуток времени мы столкнулись в общей компании и стали общаться снова. Я жаловалась ему на свою личную жизнь, иногда тухлую, как маленькое болотце, иногда бурную, как кастрюля с выкипающим супом. Он слушал. Вытирал мне сопли, иногда образно, а иногда и на самом деле. Ходил со мной куда-нибудь, когда очередные отношения не оправдывали себя, и я начинала лечиться еще и от них — как, например, после той истории с Лешей, очень некрасивой и грустной истории. Но Миша утешал меня. Говорил, что все хорошо, все в порядке. Развлекал меня. Смешил.
В какой-то момент я заметила, что мы обсуждаем только мою личную жизнь и никогда — его. Что он всегда свободен не только для совместного похода в кино, но и даже для поездки куда-нибудь на выходные. Я хотела спросить его, есть ли у него кто-нибудь, но боялась. Слышала только про Машу, его одногруппницу, чье имя мелькало иногда в наших с ним разговорах. С ней Миша тоже иногда куда-нибудь ходил. А мое имя, наверное, мелькало в их разговорах.
Я не знала, насколько часто.
Что подумал Мишка, когда мы по очереди сейчас ворвались к нему в квартиру? Сначала брат, наверняка до сих пор числившийся в Австралии, а потом я, непохожая на саму себя и точно так же предположительно находившаяся на другом конце света?
Может быть, Мишка решил, что он сошел с ума. Может быть, он решил, что это мы сошли с ума. Я давно заметила, что в любой непонятной ситуации люди предполагают либо одно, либо другое. Зависит от степени уверенности в себе. Когда-то я считала Мишку достаточно уверенным в себе человеком. Но это было когда-то.
Я отправила все письма, и голова снова начала давать о себе знать. Музыка из динамиков раздирала мозг на части. Люди говорили катастрофически громко. У кассы пронзительно пищал компьютер.
Я не стала больше терпеть. Отчасти потому, что терпеть уже было невозможно. Отчасти потому, что теперь, запоздало, на меня стало наползать чувство полной безнадежности. Когда ты чего-то не можешь получить, ты целиком сосредотачиваешься на том, что тебе это нужно, забывая в конечном итоге, зачем это. И не имело никакого значения, что я, наоборот, убеждала себя все это время, что мне ничего не нужно. Это отрицание оказалось лишь особой формой подтверждения. Как графические фокусы с оптическим обманом, когда из несвязанных между собой фигур проступает рисунок, которого на самом деле нет. Я прожила четыре года, доказывая себе, что ничего не было. Подтверждая каждый раз тем самым, что все было.
Или, все-таки, ничего не было? Или было, но так, что теперь не осталось ничего? Или то, что осталось, было не тем, что было? Или то, что было, было на самом деле не тем, что казалось? Или, на самом деле, казалось совершенно все, потому что на самом деле вообще не было ничего настоящего? Может быть, это тоже на самом деле не реальность, а ее подделка, единственно доступное мне теперь измерение, не жизнь, а ее снимок, передающий структуру, но лишенный пространственной глубины?
Наверное, я смогла бы как-нибудь во всем этом разобраться, если бы не раскалывающаяся голова. Но я достигла своего предела. Вскочила, не завершив сессию и не закрыв все вкладки, и выбежала через стеклянные двери — на улицу.
Пустую. Потому что это уже был не город, а только его иллюзия. Пространство несуществующей Москвы, о которой люди грезили и мечтали. В которую стремились. И вместо которой получали в результате жестокую реальность.
В этой Москве проходили широкие улицы, вдоль них выстроились высокие дома со стеклами, сияющими надменной чистотой. Все казалось очень ухоженным и очень дорогим. Многие улицы шли не там, где они были на самом деле, какие-то вовсе исчезли. Не было грязных дворов, заставленных машинами. Не было темных сырых переходов, пропахших нищетой. Не было метро, автобусов, маршруток, троллейбусов и трамваев, забитых, вечно спешащих и вечно неуспевающих. Не было никого. И ничего.
И точно так же пусто и тихо было в моей голове. Ни одной мучительной мысли, никаких неприятных ощущений. Ясность, чистая, незамутненная. Я опять видела их все — пространства, миры, измерения, они переливались, менялись, соединялись и распадались тысячами и тысячами разных вариантов одной и той же мысли. Находиться здесь было очень просто. Не нужно было ни с чем сражаться, ни с чем бороться. Не было опасности ошибиться. Для всего существовало простое и разумное решение. Я всегда очень любила простые и разумные решения.