Надеюсь, что почтенный господин не сразу рассудил обо мне настолько хорошо, подумал я — и немедленно вспомнил идею с кораблем, собственное негодование и шипение. Похоже, я прошел какой-то важный отрезок пути. Вот только не вполне понятно, в верную ли сторону.
— Никогда не думал, — говорит тем временем уважаемый Сэндо, — что приведется увидеть такое количество диссидентов в одном месте и ощутить, зачем они нужны в обществе.
— И зачем же? — с искренним таким интересом спрашивает старик. И ничего хорошего эти интерес и искренность не предвещают, потому что тем же тоном, с тем же любопытством он допрашивает меня о причинах и побуждениях к очередной глупости.
— На случай катастрофы, — пожимает плечами социолог. — Вернее, быстрого восстановления общества в ситуации катастрофы.
— Диссиденты у нас внизу.
— А вы говорите — не Дом.
Тут мне пришлось обратиться к своим самым глубоким знаниям истории и истории языка, и извлечь оттуда объяснение. Слово «диссиденты» когда-то означало «те, кто ослабляет племя, уводя его часть на новые территории». Вот так-то.
Но увели же. Кто-то. Кого-то. Они выслали нас вперед — и отторгли. Мы увели от них живых, которых они — выбросили. Для нас все упирается в то, сколько выживет и какой ценой, для них — кто будет главным на новом месте. Кто диссидент? Словарь распадался на части вместе со старой планетарной системой.
Я все равно не хотел быть тем, кто уводит и ослабляет, и тем, кто ставит свои интересы выше общих, и тем, кто не подчиняется обществу… поэтому я подхватил слова старика «диссиденты у нас внизу», и все прекрасно встало на свои места. Во мне, в окружающем мире и даже внизу. Они — отщепенцы, осколки, ставящие свое выживание выше интересов всего социума. Жертвующие общим благом ради своих амбиций. Мы — тот самый последний шанс, а они пытаются его отнять.
Я повернул эту картину в голове и понял: они внизу все время этого боялись — момента, когда мы посмотрим вниз и увидим диссидентов.
А боялись они, потому что так оно и есть.
Говорили эти двое еще долго, но я сидел молча, обдумывая свои мысли. Слушал, но не вслушивался. В социологии я был не силен — а старик, оказывается, еще и в ней разбирался не хуже гостя.
Старик хотел знать — как без взрывов и столкновений встроить в нашу систему последние партии прибывших. Юридически — с полным гражданским статусом. Чего нельзя было сказать о многих в руководстве Проекта. Фактически — новичков. Старику нужны были данные и варианты. На очень поджимающее время.
Проводив уважаемого Сэндо — мне еще предстояло пристроить его к делу, обеспечить его жильем и допусками, — я вернулся к старику. Задержал дыхание, сосчитал до девяти медленно, а потом выпалил:
— Господин Диардайн, — я впервые назвал его личным выбранным именем, а не по Медному Дому, — если вы и вправду создаете свой Дом, я прошу вас принять меня под свою защиту.
Он шутливо дернул меня за челку и назвал бестолочью, но не рассердился.
Я-дознаватель, я-аналитик удивляюсь внутри себя — «удивляюсь» сейчас значит «вижу-разрыв-понимания». Только тогда? Сбой здесь, во времени, и я ловлю его уже на первом фильтре, на основах и данностях.
Мы, наш вид, как разумные, рождены жить вместе. Мы жили вместе до того, как стали разумными. Мы из-за этого и стали разумными. Мы образуем группы, чтобы иметь смысл существовать, в одиночестве мы умираем. Мой… информант был членом очень малой группы, свободной семьи, и потерял ее. Ранее он потерял место в обществе. Потом выпал даже из подкупольной временной семьи. Итого выпал отовсюду. Не замерз, осознал себя частью Проекта — и остался жить единицей. Живой, действующей, активной. Автономной. Работавшие под его рукой для него не случились быть. В его рассказе, кроме случайных встреч, двое живых.
Только один раз предложил себя, одному из тех двоих. И не пострадал от отказа. Как, с кем может такое быть?
С новичками проблем хватало. Новая блажь внизу не прошла сама собой: теперь впридачу к ненужной живой массе, нам слали множество ненужного свободного персонала. Почти все они занимали внизу достаточно высокое положение, имели изрядные амбиции, привычку к комфорту — и никакого опыта, даже выживания в наших условиях. Они не хотели подчиняться более опытным негражданам, не хотели жить с ними рядом и выполнять одну и ту же работу. Обычай позволял им претендовать на все это; законов у нас не было. Возни с каждым несчастным случаем было довольно много, а число происшествий росло. И не все они были чистыми случайностями, которых нельзя избежать и нельзя предвидеть. Не данный вовремя совет, не отправленное необязательное предупреждение, отсутствие подсказки могут убивать не хуже холода и взрыва.