На самом деле, комментировал я мало — времени не было. Наша безопасность и мы пытались пробиться в системы незваных гостей — и ничего у нас не получалось. Вот это они умели лучше, чем мы, и намного.
Еще мы знали, что драться — не по мелочи, не подавляя какие-то беспорядки под одним из куполов, — а по-настоящему, большой кровью, они умеют не просто лучше, чем мы. Они умеют в отличие от нас. И все наши фокусы с нетривиальным применением формовочной и строительной техники недорого стоят против настоящего быстрого и безжалостного штурма.
Если же мы взорвемся все, то мы взорвемся — а они пришлют новенькую, укомплектованную, блистательную и совершенно беспомощную администрацию; и я даже не мог сказать «и утопитесь», потому что они утащили бы за собой на дно все, что мы успели построить.
Надежный, основательный пол базы плыл у меня под ногами, и казалось, что кто-то включил антигравы. Торжество, отчаяние, радость, страх — все вместе и под давлением. Плохая энергетическая смесь, нестабильная, но такая, от которой трудно отказаться.
Они сидели и ничего не делали. Сидели и делали ничего. Только шуршали чем-то по своим защищенным каналам, как песок о костюм высокой защиты. Ты не слышишь его сквозь фильтры, но чувствуешь — шуршит.
А потом старик перещелкнул свой внутренний на общее вещание и сразу все стало очень громко.
— Это боевой корабль, — говорила разъяренная особь на той стороне, — и он рассчитан на боевые нагрузки. Вы не оставили нам выбора. Гибель станции и цепная реакция означают серьезный ущерб Проекту, вероятно какой-то, меньший, но значительный, нанесет гибель ваших специалистов, но у вас здесь — несколько миллионов антиобщественных лиц, возомнивших, что могут угрожать населению планеты. Так не будет. Либо вы в ближайший час поднимете станцию и прекратите шантаж, либо мы ловим вас на слове и открываем огонь.
— Вот надо же, — пожаловался я вслух тем, кто меня окружал. — Оказывается, мы угрожаем населению планеты. Мы шантажируем. Кто-нибудь подскажет, мы им хоть одно требование выставляли?
Никто мне, конечно, не подсказал. Но в головах хозяев большого боевого корабля, наверное, плескались какие-то свои энергетические смеси.
Когда пол под ногами поплыл уже взаправду, я на мгновение почувствовал себя преданным. Наши подчинились. Подчинились этим. Глупой и грубой силе. Преданным и беспомощным: а что еще можно было сделать?
Потом я вспомнил, что мы все сейчас — под рукой Старика, а у него всегда есть неожиданный ресурс в кармане, и еще один в рукаве, и еще три где-нибудь в складках комбинезона.
— Вот сейчас, — сказал по связи дежурный инженер, — нас и накроют.
— Не накроют, — автоматически ответил я. — Во-первых, станция это ресурс. Во-вторых, куда полетят обломки — с нашей погодой никакая военная машина не предскажет. Так что пока не выйдем из атмосферы, вообще ничего не будет. А в-третьих, — и тут я вспомнил, что нас слушают все, в том числе и они. — Сами подумайте, что в-третьих.
Я думал, что догадался. Транспорт. Тот самый транспорт, который мы тогда «уронили в солнце». Он цел, на нем проводились какие-то монтажные работы, какой-то ремонт, им ставили связь-автономку, такую же, как на челноках спаскорпуса — и сейчас он висит где-то в системе… По идее, против боевого корабля он не годится — но что я понимаю в войне? А вот старик и госпожа Рассветный Ужас понимают в ней много. Заставить десант сначала сесть, потом взлетать, не сводя глаз и приборов со станции, ждать подвоха, но от нас или с грунта, а не из пространства, где у них нет и не может быть врага…
Мы очень медленно и очень плавно плыли по спирали над поверхностью планеты. Так плавно, что я не сразу заметил, что живые и предметы даже не прификсированы полями. Я знал, кто управляет, и не удивлялся. Думал отчего-то о том, что я, рожденный вне Домов, формально под рукой Администрации, никогда не ощущал такого… доверия. Восхищения. Готовности следовать и подчиняться не должности, не положению, не правилу, а личности. Авторитету и опыту и достоинствам конкретного личности. Кажется, я был не один с такими мыслями. Кажется, наш почтенный социолог был куда дальновиднее, чем нам казалось.
Они… враг не собирался нас накрывать. Они шли под нами по той же спирали, контролируя землю и воздух. Не хотели терять станцию. Не хотели даже прикрываться ею. Поставили на то, что у нас — что мы ни переделай — не может быть оружия, которое пробьет их поля. А мы плыли и плыли, пока над нами не распахнулась радуга границы — и никто, ни мы, ни они, не заметил, как от радуги отделился слой, скользнул вниз… может быть, у них что-то поймали их боевые приборы, но враг не привык действовать в нашей атмосфере, он ее видел до того только на тренажерах, откуда ему было знать, что здесь флуктуация, что — нормальное сезонное состояние, а что — целенаправленное военное действие. Я тоже не заметил. Не знал, что искать. И как выглядит настоящая «бабочка» — тоже не знал. Никто из моего поколения не мог этим похвастаться. И мало кто на борту станции. Но Старик — я уверен задним числом — Старик все сразу понял.