Мои слова, что полетят вперед меня, очень просты: черта там, где трусливая ложь называет себя трудной необходимостью.
Госпожа Нийе не оборачивается от шлюза.
— А говорили, — вздыхает она, — удачная наследственность. Какая же она удачная?
И я понимаю, что госпожа Нийе — обстоятельство, а я — не проснулся. Я не такой дурак, когда не сплю. Она хотела дать мне защиту. Только что я эту защиту отбросил, показав всей станции, всему Дому, что… Теперь она думает, что я — нарочно. Что я поставил себя в безвыходное положение и теперь угрожаю ей «Не возьмешь с собой, меня здесь убьют.» А я не думал об этом, я ни о чем не думал. Только о том, что успел.
Но уже думая, я двинулся вперед… и меня оглушило и впечатало в пол.
Не выстрелом спереди, а окриком сзади.
Не у меня тут была удачная наследственность, а у главы моего — будь он проклят — Дома.
— Замри! — рявкнул он, и я замер, потому что по сравнению с давешним выбросом под завалом это было… как взрыв «восьмерки» в сравнении с чихом.
Госпоже Нийе этого хватило — а я, обретя возможность дышать и видеть, оказался стоящим на коленях, и меня очень крепко держали за подбородок очень твердыми и холодными пальцами, не давая пошевелиться. Смотрел я поневоле в потолок и что вокруг меня собралась небольшая толпа, скорее слышал и чуял.
— В моем Доме, — громко вещал надо мной единственный и отныне несомненный глава Медного Дома, — ценят жизнь и верность. Пусть все усвоят урок: я своей властью запретил инициативу этого юноши, не умеющего еще оценить свою подлинную ценность для меня.
Если бы я мог говорить, я бы сказал, что он — лягушачья икра мороженая, но он, должно быть, неплохо ощущал намерения. Сенс паршивый. Плесень вездесущая. Глава моего Дома, чтоб нам всем утонуть, не булькая…
Булькая тоже можно.
Я скорчился и смотрел, как открывается шлюз, совмещаются поля, как платформа скользит в тамбур, скрывается за мембраной. Я думал, что никто на станции и под куполами не поверил, не поверит «новому». Не поверит, что я хотел заставить или убедить госпожу Нийе пропустить меня на ту сторону — и тем подставиться под выстрел. Но оспаривать его слово тоже не станут. Она права, мерзкие правила. И даже те, кто готов их обходить и обманывать, не станут их менять.
Еще я думал о том, зачем госпоже Нийе с ее запретом на размножение понадобилось проверять мою наследственность. И о том, какое значение имеют для госпожи Нийе любые запреты.
Но больше всего — о том, что опоздал.
Как много было уверенных в том, что для всех остальных все нормально.
Как много было ощущающих себя на страже чистоты наших путей и готовых заявить об этом вслух, даже будучи в меньшинстве.
Как много было тех, кому не хватало лишь схожей решимости в глазах стоящего рядом, чтобы взяться за изменение порядка вещей. Как легко и смело слишком многие, привыкшие и приученные нами его менять по своей воле, готовы были в тот день выразить несогласие не словом, а действием.
Как мне могло бы понравиться происходящее, не грози оно не только обрушиться лично на меня, но и обрушить все, построенное до того — все принципы, на которых стоит Дом, все условия, на которых Проект входил в него, всю сеть личных лояльностей. Слишком много готовых силой возвращать прежнего лидера, вопреки его воле и вопреки его представлениям о должном, и восстать на нового, видя в нем причину ухода старого.
Мы ошиблись в расчетах, ошиблись почти гибельно — никто из тех, кто советовался о форме окончательной передачи управления всеми службами на Маре под мою руку, не предвидел подобной реакции. Времени анализировать построенное и моделировать его реакции на тот или иной шаг уже не было.
Я — предельным применением права на единоличное решение — отверг и запретил все предложения по применению силы. Их звучало немало: блокировать купола, задействовать гвардию Дома, спаскорпус. Мой ближний круг бросил мне в лицо немало довольно дерзких предупреждений, советов и предложений. Энергия сопротивления, должно быть, передалась из-под куполов и в мои апартаменты.
Когда все активные действия, которых ждали так многие, сконцентрировались в одной точке, это было… ценно. Незаслуженно и предельно ценно. Способ, которым госпожа Нийе из Серебряного дома взялась решать проблему, не пришел мне в голову и, вероятно, не мог прийти. Мы не заслужили ее выбора. Все, что я мог — не мешать. Я задействовал на это все ресурсы.