— Не нужно нервничать, — улыбается он, накрываю на светофоре мою дрожащую руку своей.
Дергаю плечом и отрезаю:
— С чего ты взял, что я нервничаю?
— С того что ты полдороги пялишься в окно, а я бы предпочел, чтобы ты пялилась на меня.
Покосившись на него, прикусываю губу.
И что я, спрашивается, должна на это ответить?
— В чем проблема, Камила? — уже более серьёзно спрашивает.
— Ни в чем, — вырывается какой-то несуразный писк из меня.
— Это из-за поцелуя? — снова интересуется он, однако в этот раз в его интонации присутствуют более напористые нотки.
Стону и бью себя ладошкой по лбу от отчаяния.
Почему ему нужно поднять эту тему?! Неужели нельзя все пустить на самотек?!
— Может быть…
— Зайка, — ласково говорит, — у нас будет еще много поцелуев, поэтому не нужно нервничать.
Я воспринимаю его заявление в штыки и тотчас же вспыхиваю.
— Почему ты так уверен?
Баринов усмехается.
— Потому что ты бы не была здесь, если бы этого не хотела.
Его слова чистая правда. В этом нет сомнений. Я понимаю, что внутренне пытаюсь противостоять его напору. Пытаюсь держать между нами некую дистанцию из-за своих дурацких убеждений. Однако с каждым днем он все ближе и ближе подбирается ко мне. Может мне и стоит дать волю своим эмоциям, но, черт побери, я не знаю как! Боюсь сделать что-то не так, сказать что-то не то. В конце концов, возложить много надежд. Мною руководит некий страх…
А что, если все это шутка?! Что если он не такой, каким я его представляю?! Что тогда? Останусь у разбитого корыта? Смогу ли я справиться с этим?! Смогу ли дальше продолжать учиться? Работать? Жить, а не существовать?
Должно быть, Глеб замечает на моем лице противоречивые эмоции.
— Ты мне нравишься, Камила. Я говорил тебе это и буду продолжать. — Он набирает воздуха в легкие, а после продолжает, — я не могу утверждать пока о любви, но знаю, что когда я тебя вижу, мне хочется взять тебя на руки и унести к себе в берлогу, как пещерному человеку. Я знаю, что поцелуй с тобой взбудоражил меня больше, чем любая ночь с другой. Ты не доверяешь мне. Я это понимаю, более того я это принимаю. Но не нужно относиться ко мне так, словно я тебя принуждаю к тому чего ты не хочешь. Ты сама знаешь, что это не так. Просто будь собой, это все что мне нужно.
Его слова заставляют мое сердце замереть. И я позволяю себе отпустить тревоги. Этот откровенный разговор дает мне толчок. Я не говорю ему ни слова, лишь протягиваю и сжимаю его ладонь.
Затем он ловко переводит тему на своих друзей и напряжение между нами спадает. Я и не замечаю, как мы оказываемся в театре. Баринов помогает мне снять плащ, как истинный джентльмен и сдает в гардероб.
У нас есть десять минут, прежде чем начнется балет. Мы берем бинокли и проходим в зал на свои места.
Стоит отдать должное Глебу, он не поскупился. Купил билеты около сцены, на партере. Мы пробираемся через людей, а затем занимаем свои места, все это время Глеб не перестает меня держать за руку. И от этого я по-странному чувствую себя защищенной и не одинокой.
Когда свет тухнет, Баринов наклоняется ко мне, обжигая своим дыханием мою шею, и шепчет на ухо:
— А здесь, как в кинотеатре, целоваться можно?
Мое дыхание перехватывает.
Он так близко, что стоит мне только повернуть голову и наши губы соединятся. Как бы мне ни хотелось сделать это в полумраке, когда его ладонь крепко и несколько властно сжимает мое колено, я отдаю себе отчет в том, что в таком месте это было бы сверх неприличием. Поэтому немного отклонившись, отвечаю:
— Не-а.
— Жаль, — досадно вздыхает и заправляет мне за ухо прядь волос. Всё же не удержавшись, целует меня в щеку.
В протесте бью его ладошкой по руке, что по-прежнему лежит на моем колене, до меня же доносится лишь смешок.
Музыка начинает играть, балет начинается. Я с искренним с восхищением наблюдаю за сценой, наслаждаясь превосходной игрой оркестра. А вот Глеб, похоже, не разделяет моего восторга. Сидит с измученным и обреченным видом, словно его пытают. Он далек от этого, так же как и я от футбола, но все же не жалуется, а с достоинством терпит. Ради меня…