Нокечно, говорю я, откуда это? Понятия не имею, говорит Дюк; «Астерикс», говорю я и иду рыться в журналах «Астерикс». Мне не вспомнить, в котором «Астериксе» было слово нокечно, поэтому я беру наобум один журнал, мне помнится, он был хорош. Вот, подарок на день рождения, говорю я Дюку и даю ему «Астерикс», он обязательно входит в комплект гуманитарного образования. Остальные дам тебе потом, этот просто на пробу Дюк благодарит и спрашивает, являюсь я поклонником Дональда-Дака или Микки-Мауса; Дональда, конечно, говорю я. Слава богу, говорит Дюк, пойдем нищенствовать. Что ты предлагаешь, говорю я Дюку, неужели что-нибудь, о чем мне потом придется пожалеть? Не-е, говорит Дюк, никакого стресса, только чуть-чуть пошлых пивнушек, в которых стареющие женщины с тоннами косметики под пошлые шлягеры из автомата танцуют с толстыми пьяными водителями кранов, — здорово расслабляет. Это же весело. О'кей, говорю я весело. В походах по злачным местам нет ничего нового. Это весьма приятные заведения, говорит Дюк, мне кажется, они романтичны. Конечно, говорю я, просто я думал, может быть, ты по случаю дня рождения хочешь побить все рекорды. Да я уже, говорит он, побил рекорды, я думаю, сегодня я во всех смыслах становился старше. А теперь, после такой работы, я просто хочу злачно отдохнуть в пошлой пивной. Дело в том, что мужчины моего возраста всегда злачно отдыхают в пошлых пивных. Подари мне сигарету, говорит Дюк. Сигареты кончились. Подожди-ка, говорю я и иду к киоску. Дюк ждет-ка, а я покупаю три пачки сигарет и спрашиваю киоскового турка, нет ли у него ленточки для подарков. У турка есть настоящая лента для подарков, которую он и продает мне за две марки, а потом он еще расхваливает пару пыльных поздравительных открыток: на одной из них пыльный желтый аист поздравляет с радостным событием, за три марки покупаю и аиста. Обвязываю подарочной лентой сигаретные пачки, делаю бант и иду дарить их Дюку. Дюк стоит перед киоском и смотрит, как специальная машина оттаскивает чей-то автомобиль. Смотреть, как специальная машина оттаскивает чей-то автомобиль, — это одно из немногих занятий, которые заставляют почувствовать настоящее удовлетворение. Я рад, говорит он. Кстати, всё это машины провинциалов. Поздравляю с радостным событием, говорю я и даю ему открытку и сигареты. Я тронут, говорит он, и он тронут. А еще я угощу тебя стаканчиком пива, чтобы тебе было стыдно, говорю я; мне стыдно, говорит Дюк. Угости меня стаканчиком пива вон там. Мы идем вон туда — стандартная трущобная пивная, очень мило, классический стиль. Тихо, спокойно. Для субботнего вечера пустота прямо потусторонняя, два старика за стойкой, третий старик за столом. Может быть, еще слишком рано. Мы садимся. Подходит особо старая особа. Мы заказываем у особо старой особы два пива. На столе стоит роза. Если быть точным, на каждом столе стоит роза. Тихо. Музыки нет. Старики за стойкой молчат. Старик за столом что-то говорит своему бокалу с шампанским и подхихикивает. Особа приносит пиво. Мы с Дюком чокаемся, Чок — очень громко, музыки нет. За меня, говорит Дюк; за тебя, говорю я. За тебя тоже, говорит Дюк. За нас, говорю я. Пойду включу музыку, говорит Дюк. Он идет через пустой танцпол к автомату, кидает в него монеты, и автомат играет слащавые песенки. Старик за столом спит. Его бокал с шампанским смотрит, как он спит. Особо старая особа стоит за стойкой и устало смотрит перед собой. Мы пьем пиво и больше ничего особенного не делаем. Здесь прямо необузданное веселье, говорю я; правда, говорит Дюк. Он встает и подходит к старой особе за стойкой. Угощаю всех пивом, говорит он, у меня сегодня день рождения. Поздравляю, говорит женщина усталым голосом и ставит два пива перед Дюком и два перед стариками. Потом наливает и себе. Один из стариков по-приятельски хлопает Дюка по плечу. Дюк приносит мне мое пиво, а старая особа приносит пиво спящему старику и ставит его рядом с шампанским, чтобы тому не было так одиноко. Дюк ставит передо мной пиво, хватает старую женщину, пока она не успела снова скрыться за своей стойкой, и почти профессионально танцует с ней вальс под слащавый почти вальс. Но старухе это нравится, и Дюку, видимо, тоже. Старики у стойки смотрят на них. Шикарный поклонник, Ирена, кричит один из них Ирене. Ирена хихикает и позволяет Дюку вести ее в танце. Я разглядываю металлический ящик с массой маленьких отверстий на стенке. «Экономклуб», написано на нем. Я не знаю, как функционирует «Экономклуб», и шло второе пиво. Автомат играет вторую песенку, а Дюк галантно транспортирует Ирену обратно за стойку. Пора ревновать, говорит один из стариков и целует Ирену. Ирена получает удовольствие и наливает нам с Дюком пива. За Ирену, говорит Дюк и чокается со мной — чок; за Ирену, говорю я. Ирена получает удовольствие. Мы выпиваем пиво за Ирену. У нее такой вид, как будто и ей нужно выпить. Дюк закуривает сигарету и дает мне то тоже; да, говорит он, пожалуй, веселье здесь слишком разнузданное. Пойдем куда-нибудь в другое место. Да, говорю я, только допью пиво, и допиваю пиво. На прощание Дюк дарит Ирене поцелуй, а потом Ирена дарит Дюку нечто, напоминающее скорее чмок, чем поцелуй. Третий старик все еще спит. Может быть, он умер. Не самый плохой способ откинуть копыта. Мы с Дюком уходим. Ирена кричит вслед Дюку что-то слишком двусмысленное для ее возраста. Старая кляча, говорю я Дюку; а что прикажешь мне делать, говорит он, если женщины ко мне так и липнут. Я говорю. а что у тебя есть такого, чего нету меня; день рождения, говорит Дюк. Тут он прав. Сначала мы идем но одной улице, потом сворачиваем на другую. На тротуаре перед полухипповым магазином стоят полухипповые парни лет двадцати пяти с пивом и неинтересными разговорами и мешают нам пройти. Отойдите, терпеть вас не могу, говорит им Дюк и проталкивается сквозь них, потому что они, конечно же, не отходят. Я, от греха подальше, иду по мощеной проезжей части. Мне нравится шорох машин, едущих по мощеной дороге. Лучше всего по мокрой. Машины, которые едут по мокрой дороге, шуршат более приятно, чем машины, едущие по сухой дороге. Но в данный момент дорога довольно сухая, моросящий дождь давно закончился. И все равно холодно. В этом году вообще никогда не наступит весна, — говорят, иногда так бывает. Мне надоел этот собачий холод, заявляю я. Я думаю, я рад, что становлюсь старше, говорит Дюк и снова идет рядом со мной; дело в том, что я не выношу молодых людей. Хотя на самом деле я и старых людей не выношу. Я говорю, ты ненормальный, Дюк; точно, говорит Дюк и пинает маленького крысообразного пса, который его облаивает. Гав, говорит пес. Я не выношу старых людей, говорит Док старой владелице крысообразного пса, который в это время его облаивает, и мы идем дальше. Нельзя пинать маленьких собак, которые меньше, чем ты сам, говорю я Дюку. Чушь, говорит Дюк, можно пинать только собак, которые меньше, чем ты сам, все остальное опасно, поэтому рассчитано только на слабоумных. Попробуй пни питбуля, если не веришь. Он, наверное, прав, с этой точки зрения. И тут я замечаю, что постепенно пьянею и неожиданно спотыкаюсь о какую-то ерунду. Вот это называется «Богема», говорит Дюк и показывает на унылую пивнушку, давай зайдем, мы же в каком-то смысле богема, так что это место именно для нас. Наверное, он прав. Если он так думает. Кроме того, он переходит улицу и целенаправленно движется в сторону «Богемы». Я иду следом. Я иду за Дюком в «Богему». Здесь мило. Много дерева. И темно; красиво, когда не слишком светло. Дюк заказывает у хозяина два пива. Хозяин высокий и комкообразный и похож на Чингисхана, настоящего, не на группу, потому что у него чингисхановая борода; кроме того, он весь покрыт четкими татуировками. Симпатично. Пестренько. Он сразу же отводит нам место в своем сердце и осыпает нас градом пива и дружелюбия. Здесь мило, действительно мило. Некий беспризорный Удо подбегает к нам и тоже отводит нам место в своем сердце.