Это Зоя, говорит мне Зоя но телефону; Зоя, это я, говорю я. Ах, говорит Зоя. Я говорю, скажи, Зоя, у тебя случайно не осталось ключа от квартиры Дюка. Зоя говорит, да, осталось, почему ты об этом спрашиваешь, Дюк хочет получить его обратно и слишком труслив, чтобы спросить самому, или что, говорит она. Не-е, говорю я, просто он не подходит к телефону, в субботу ему дали по физиономии, и теперь я только хочу посмотреть, не свалился ли он потом замертво при мысли о том, какой он идиот. Ах, говорит Зоя. Потом она ничего не говорит. В телефоне что-то шипит, у Зои телефон без шнура. В нем иногда что-то шипит. Ну, говорю я. Зоя говорит, не сыт ли я по горло необходимостью быть Дюку мамой; почему же, говорю я. Зоя ничего не говорит, потом она спрашивает, он что, сильно поранен; не очень, говорю я. Синяк под глазом; нос, как ни странно, остался цел, здорово-повезло, хотя его противник очень рьяно занимался своим делом. Я его понимаю, говорит Зоя, можешь заезжать за ключом, если хочешь, я хоть от него избавлюсь. Спасибо, Зоя, я зайду, говорю я, и я передам Дюку от тебя привет. Не смей, говорит Зоя и отключается, и я захожу.
Давай поиграем, говорит Дюк; давай поиграем, говорит он с трудом, а потом не говорит ничего. Да, говорю я, давай поиграем, давай. Во что будем играть, Дюк, скажи, во что мы будем играть. Дюк не говорит ничего. Он лежит рядом со мной, в левой руке моя левая рука, или наоборот, я сижу рядом с ним, я сижу рядом с ним и говорю, давай, Дюк, посмотри на меня и скажи мне, во что мы будем играть. Дюк очень медленно открывает глаза. Окаменелый цивилист за рулем слишком быстро поворачивает направо. Может быть, ему так нравится. Давай, говорит Дюк, давай играть в таблетки и все такое, говорит он, и в спасательную машину, говорит он, и потом он не говорит ничего. Дурацкая игра, Дюк, говорю я, дурацкая игра, давай играть во что-нибудь другое. Дюк не говорит ничего; я говорю, поиграй со мной, Дюк, давай, и хотя бы смотри на меня, когда со мной разговариваешь. Но ведь Дюк совсем не разговаривает со мной. Я говорю, тогда давай хотя бы играть, что мы делаем что-нибудь другое, Дюк, послушай меня и делай что-нибудь, эй, мерзавец, будь добр, послушай меня. Дюк не говорит ничего, может быть, он меня не слушает, он редко бывает особенно хорошим слушателем, он закрыл глаза и действует мне на нервы и позволяет другому окаменелому цивилисту в белом запускать ему в другую руку через прозрачный шланг прозрачное вещество — бесплатно, это должно бы ему понравиться, но он ничего не говорит; скажи что-нибудь, задница, говорю я ему, но он мне ничего не говорит. Как скучно, это скучно, Дюк, говорю я, это скучная дурацкая игра, давай делать что-нибудь другое. Я только что заметил, что у меня по лицу течет вода; соленая, думаю я; дежавю, думаю я; дежавю, говорю я Дюку, дежавю, откуда это, Дюк, скажи, откуда это. Дюк слегка приоткрывает глаза и слегка ухмыляется и говорит, сигарету. И снова закрывает глаза. Проклятие, говорю я. Лa-лю, говорит сирена. Это я уже говорил?
Давай во что-нибудь поиграем, говорю я Дюку; мне ничего не приходит в голову, говорит Дюк. Зато мне приходит, говорю я, хотя мне в голову тоже ничего не приходит. Дай мне сигарету, говорит он. Я даю Дюку сигарету, хотя здесь, наверное, курить запрещено. Все равно. Я даю Дюку зажигалку. Дюк курит. У него вокруг рта черный гнусный след, это выглядит смешно, немного напоминает раскраску Дракулы, которая у него когда-то была. Ты выглядишь как Дракула в неудачный день, говорю я. Слишком много солнца, говорит Дюк, или это шлюха, которую избивали вампиры по каналу Pro 7. Входит медсестра и говорит, что мы не должны курить; Дюк говорит медсестре что-то двусмысленное про карболовых мышек. Я не очень точно знаю, кто такие карболовые мышки, медсестра, видимо, тоже-так, наверное, лучше. И все равно мы ее запугали. Давай играть в полевой лазарет, говорит Дюк, или в Хемингуэя на Килиманджаро. Этого я не знаю, говорю я, извините. Тогда не знаю, во что, говорит Дюк. Зато я знаю, говорю я, хотя мне ничего не приходит в голову, а потом мне приходит в голову Лоуренс Аравийский. Лоуренс Аравийский, говорю я Дюку, давай играть, что мы — Лоуренс Аравийский. По мне, так Питер О'Тул слишком уж похож на гомика, говорит Дюк; я говорю, тогда ты Оуда. Дюк говорит, что не знает, пойдет ли ему борода. Конечно пойдет, говорю я. Я прав. Борода ему идет. Наверное, он снова напрашивается на комплимент. Черный плащ ему тоже идет, черный цвет ему всегда шел. Черный плащ развевается. Песок поблескивает на солнце. Легкий ветер гонит волны песка вниз по дюнам, струящийся песок создаст и шум струящегося песка. А вообще-то тихо. Я еду рядом с Дюком. Мы едем прямо, вверх по дюне, с трудом. Песок уходит из-под копыт. Или как там это называется у верблюдов. Дюк едет вперед и останавливается на гребне дюны. Его плащ развевается. Он показывает на горизонт. Акабар, говорит он. Из-за слепящего солнца и слепящего песка приходится щурить глаза. Дюк прав, Акабар. Акабар, говорю я; я же говорил, говорит Дюк.
Это Зоя, говорит мне Зоя по телефону; Зоя, это я, говорю я. Ах, говорит Зоя. Я говорю, скажи, Зоя, ты не сходишь навестить Дюка. Зачем, говорит Зоя; я не знаю, говорю я, это я придумал. Тебе нужна няня, говорит Зоя, неужели они его все еще не отпустили. Не-е, говорю я, наблюдают; Зоя говорит, бедные свиньи, что за проклятая работа. Я говорю, не хочешь ли ты все равно сходить его навестить. Нет, говорит она. Я говорю ей, что она дрянь; наверное, это не очень дипломатично с моей стороны. Проспись, говорит мне Зоя, я была там два дня назад и получила от ворот поворот: мне было велено катиться на все четыре стороны, я и покатилась на все четыре стороны. Так кто же здесь дрянь? Хороший вопрос, думаю я и говорю Зое извини. Забудь, говорит Зоя, мне все равно жаль. Да, мне тоже, думаю я, и говорю это, и точно не знаю, что я имею в виду. Забудь, говорит Зоя еще раз, и пока, говорит она и кладет трубку. Дзинь-дзинь, говорит трубка.