Лимонов Эдуард
Это я, Эдичка
Эдуард Лимонов
ЭТО Я, ЭДИЧКА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОТЕЛЬ "ВИНСЛОУ" И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
Проходя между часом дня и тремя по Мэдисон-авеню, там где ее пересекает 55-я улица, не поленитесь, задерите голову и взгляните вверх -- на немытые окна черного здания отеля "Винслоу". Там, на последнем, 16-м этаже, на среднем, одном из трех балконов гостиницы сижу полуголый я. Обычно я ем щи и одновременно меня обжигает солнце, до которого я большой охотник. Щи с кислой капустой моя обычная пища, я ем их кастрюлю за кастрюлей, изо дня в день, и, кроме щей, почти ничего не ем. Ложка, которой я ем щи, -- деревянная и привезена из России. Она разукрашена золотыми, алыми и черными цветами.
Окружающие офисы своими дымчатыми стеклами-стенами -- тысячью глаз клерков, секретарш и менеджеров глазеют на меня. Почти, а иногда вовсе голый человек, едящий щи из кастрюли. Они, впрочем, не знают, что это щи. Видят, что раз в два дня человек готовит тут же на балконе в огромной кастрюле на электрической плитке что-то варварское, испускающее дым. Когда-то я жрал еще курицу, но потом жрать курицу перестал. Преимущества щей такие, их пять: 1. Стоят очень дешево, два-три доллара обходится кастрюля, а кастрюли хватает на два дня! 2. Не скисают вне холодильника даже в большую жару. 3. Готовятся быстро -- всего полтора часа. 4. Можно и нужно жрать их холодными. 5. Нет лучше пищи для лета, потому как кислые.
Я, задыхаясь, жру голый на балконе. Я не стесняюсь этих неизвестных мне людей в офисах и их глаз. Иногда я еще вешаю на гвоздь, вбитый в раму окна, маленький зеленый батарейный транзистор, подаренный мне Алешкой Славковым -поэтом, собирающимся стать иезуитом. Увеселяю принятие пищи музыкой. Предпочитаю испанскую станцию. Я не стеснительный. Я часто вожусь с голой жопой и бледным на фоне всего остального тела членом в своей неглубокой комнатке, и мне плевать, видят они меня или не видят, клерки, секретарши и менеджеры. Скорее я хотел бы, чтобы видели. Они, наверное, ко мне уже привыкли и, может быть, скучают в те дни, когда я не выползаю на свой балкон. Я думаю, они называют меня -- "этот крейзи напротив".
Комнатка моя имеет 4 шага в длину и 3 в ширину. На стенах, прикрывая пятна, оставшиеся от прежних жильцов, висят: большой портрет Мао Цзэ Дуна -предмет ужаса для всех людей, которые заходят ко мне; портрет Патриции Херст; моя собственная фотография на фоне икон и кирпичной стены, а я с толстым томом -- может быть, словарь или библия -- в руках, и в пиджаке из 114 кусочков, который сшил сам -- Лимонов, монстр из прошлого; портрет Андре Бретона, основателя сюрреалистической школы, который я вожу с собой уже много лет, и которого, Андре Бретона, обычно никто из приходящих ко мне не знает; призыв защищать гражданские права педерастов; еще какие-то призывы, в том числе плакат, призывающий голосовать за Рабочую партию кандидатов; картины моего друга художника Хачатуряна; множество мелких бумажек. В изголовье кровати у меня плакат -- "За Вашу и Нашу свободу", оставшийся от демонстрации у здания "Нью-Йорк таймс". Дополняют декоративное убранство стен две полки с книгами. В основном -- поэзия.
Я думаю, вам уже ясно, что я за тип, хотя я и забыл представиться. Я начал трепаться, но не объявил вам, кто я такой, я забыл, заговорился, обрадовался возможности, наконец, обрушить на вас свой голос, а кому он принадлежит -- не объявил. Простите, виноват, сейчас все исправим.
Я получаю вэлфер. Я живу на вашем иждивении, вы платите налоги, а я ни хуя не делаю, хожу два раза в месяц в просторный и чистый офис на Бродвее 1515 и получаю свои чеки. Я считаю, что я подонок, отброс общества, нет во мне стыда и совести, потому она меня и не мучит, и работу я искать не собираюсь, я хочу получать ваши деньги до конца дней своих. И зовут меня Эдичка. И считайте, что вы еще дешево отделались, господа. Рано утром вы вылезаете из своих теплых постелей и, кто в автомобилях, кто в сабвее и автобусе, спешите на службу. Я службу ненавижу, жру свои щи, пью, иногда напиваюсь до беспамятства, ищу приключений в темных кварталах, имею блестящий и дорогой белый костюм, утонченную нервную систему, я вздрагиваю от вашего утробного хохота в кинотеатрах и морщу нос.
Я вам не нравлюсь? Вы не хотите платить? Это еще очень мало -- 278 долларов в месяц. Не хотите платить. А на хуя вы меня вызвали, выманили сюда из России, вместе с толпой евреев? Предъявляйте претензии к вашей пропаганде, она у вас слишком сильная. Это она, а не я, опустошает ваши карманы.
Кто я там был? Какая разница, что от этого меняется. Я, как всегда, ненавижу прошлое во имя настоящего. Ну я был поэт, поэт я был, раз уж вам хочется знать кто, неофициальный поэт был, подпольный, было да сплыло, а теперь я один из ваших, я подонок, я тот, кого вы кормите щами, кого вы поите дешевым и дрянным калифорнийским вином -- 3,59 галлоновая бутыль, а я все равно вас презираю. Не всех, но многих. За то, что живете вы скучно, продали себя в рабство службе, за ваши вульгарные клетчатые штаны, за то, что вы делаете деньги и никогда не видели света. Дерьмо!
Я немного разошелся, чуть вышел из себя, простите. Но объективность мне не свойственна, к тому же сегодня хуевая погода, моросит мелкий дождь, серо и скучно в Нью-Йорке -- пустые уик-эндные дни, мне некуда идти, может быть, поэтому я и соскочил со своего обычного настроения и стал вас уж слишком обзывать. Извиняюсь. Живите пока и молите Бога, чтобы я как можно дольше не овладел правильным английским языком.
Отель "Винслоу" -- это мрачное, черное 16-этажное здание, наверное, самое черное на Мэдисон-авеню. Надпись сверху вниз по всему фасаду гласит "ВИНСЛ У" -- выпала буква "О". Когда? Может быть, 50 лет назад. Я поселился в отеле случайно, в марте, после моей трагедии: меня оставила моя жена Елена. Измученный шатаниями по Нью-Йорку, со стоптанными и разбитыми в кровь ногами, ночуя каждый раз на новом месте, порой на улице, я был, наконец, подобран диссидентом и бывшим конюхом московского ипподрома, самым первым стипендиатом вэлферовской премии (он гордится, что первым из русских освоил вэлфер) -толстым, неопрятным и сопящим Алешкой Шнеерзоном. "Спасителем" отведен в вэлфер-центр на 31-й улице за руку и в один день экстренно получил пособие, которое хотя и опустило меня на дно жизни, сделало бесправным и презираемым, но я ебал ваши права, зато мне не нужно добывать себе на хлеб и комнатенку, и я могу спокойно писать свои стихи, которые ни здесь, в вашей Америке. ни там, в СССР, на хуй не нужны.