Я очень любил показываться с ним на улицах и в людных местах -- он ярко одевался, носил золотые перстни, один был с черепом, это, я помню, потрясало мое воображение, вкус у него был, как у гангстеров, какими их изображают в кино. Он любил, например, в летний вечер быть в белых брюках, черной рубашке и белых же щегольских подтяжках, у него было пристрастие к подтяжкам. Огромный, даже с брюхом, которое с годами становилось у него все больше, он никак не походил на обычных в те годы довольно сереньких обитателей нашего промышленно-провинциального города с самым многочисленным на Украине пролетариатом.
Попался он без меня -- сел в тюрьму за попытку изнасилования женщины, с которой он до этого много раз имел любовь. В тюрьме он работал на кухне и... писал стихи. Когда он вышел -- его хорошо и глубоко пырнули ножом. "Не помогло и мое сало!" -- жаловался он мне, когда я пришел к нему в больницу.
Он был добрый по отношению ко мне, он поощрял меня к писанию стихов и очень любил стихи слушать. По его просьбе я несколько летних сезонов подряд на городском пляже читал изумленной толпе стихи, приблизительно такого содержания:
Мою девушку из машины
За руки вытащат люди
Я смотрю как мужчины
Ее насиловать будут.
Мужчины с крутыми затылками
С запахом папирос дешевых
Кобелями забегают пылкими
Возле бедер твоих лажовых...
Смешно и грустно читать эти стихи, написанные 16-летним человеком, но я вынужден признать перед собой, что есть в них неприятно пророческая нотка -выебал мир мою любовь -- мою Елену, и именно эти -- с крутыми затылками -бизнесмены и коммерсанты -- ебут сейчас мою Еленушку...
Я был предан Сане душой и телом. Если бы он хотел, я бы, наверное, с ним спал. Но он, очевидно, не знал, что можно меня так использовать, или у него не было к этому наклонности, или он не был для этого достаточно тонок, а массовая русская культура не принесла ему этого на блюдечке, как приносит человеку американская.
Такова предыстория. Любовь к сильным мужчинам. Признаю и теперь вижу. Саня Красный был так силен, что ломал брусья в ограде танцевальной площадки, брусья же были толщиной в крепкую руку здорового человека. Правда, он делал это только тогда, когда у нас не было 50 копеек заплатить за вход.
Гена был высок, строен и похож на молодого нациста. Синие глаза. Красивее мужика я не встречал.
Теперь-то мне понятны мои дружбы, это только две, наиболее запомнившиеся, были и другие, но много лет я жил как в чаду, и только моя трагедия вдруг открыла мне глаза, я смог посмотреть на свою жизнь с неожиданной точки зрения.
Ну, я как-то обосновал внимавшему Кириллу свое желание. Он всегда так слушает рассказы собеседников, не только мои, будто это главное дело его жизни, с очень заинтересованным видом, но это только вид. Молодой человек этот очень много обещает, но мало делает. В данном случае я, слава Богу, знал, что он не привирает для солидности, он действительно жил одно время в квартире какого-то временно уехавшего педераста, и я там был и видел особые журналы для мужчин и все такое прочее. Чем черт не шутит, -- может, Кирилл и познакомит. Мне приходилось цепляться за все, у меня ничего не было, с этим миром мы были чужие. Плохое знание языка, особенно разговорного, пришибленность после трагедии, долгая оторванность от людей -- все это причины, по которым я был сверходиноким. Я только шлялся по Нью-Йорку пешком, проходя по 250 улиц в день, и в опасных и в неопасных районах шлялся, сидел, курил, пил из пакетиков алкоголь, засыпал на улице. Бывало, что я по две-три недели ни с кем не разговаривал.
Прошло какое-то время. Я пару раз звонил Кириллу и спрашивал, как дела, когда же он сдержит обещание и познакомит меня с этим мужиком. Он что-то бормотал невнятное, оправдывался и явно выдумывал причины. Я уже совсем перестал на него надеяться, как вдруг он позвонил мне и сказал неестественно-театральным голосом: "Слушай, ты помнишь наш разговор -- я сижу у приятеля, его зовут Раймон, он хотел бы тебя видеть -- выпьем, поболтаем, приходи -- это рядом с твоим отелем". Я сказал: "Кирюша, это тот мужик, педераст?"
-- Да, -- сказал он, -- но не тот.
Я сказал:
-- Хорошо, через час буду.
-- Приходи быстрее, -- сказал он.
Я не стал лгать и говорить, что я с зажженными очами и огнем в чреслах поскакал туда. Нет. Я колебался и был слегка испуган. Я даже, может быть, с минуту не хотел идти. Потом долго думал, в чем идти, -- наконец оделся очень странно, в рваные синие французские джинсы и прекрасный новый итальянский джинсовый пиджак, надел итальянскую рубашку, жилет, разноцветные итальянские сапоги, шею обмотал черным платком и пошел, волнуясь, конечно, волнуясь. Поживите столько лет подряд с женщинами, а потом попытайтесь перейти на мужчин. Разволнуетесь.
Он жил -- впрочем, не хочу навредить этому человеку. Он, в общем, милый дядька. Квартира "вся в антиквариате", как говорили у нас в России. На стене Шагал с дарственной надписью, безделушки, картины, изображающие, как я потом узнал, самого хозяина в балетной пачке, фотографии и портреты танцовщиков и танцовщиц, включая Нуриева и Барышникова. Хорошо налаженный изящный холостяцкий быт. Три, может быть, четыре комнаты, хороший запах, что всегда отличает апартаменты светских и богемных людей от квартир мещан и обывательских гнезд. В тех всегда воняет или пищей, или куревом, или чем-то затхлым. Я очень чувствителен к запахам. Хорошие духи для меня праздник, над чем в школе смеялись плебеи-соученики. По запаху квартира мне понравилась.
А вот и сам хозяин выворачивается из кресла мне навстречу. Рыжие, в меру длинные волосы, плотный, невысокого роста, немножко по-артистичному развязный, даже по-домашнему хорошо одетый. На шее -- плотно -- бусы и какие-то приятные цепочки. На пальцах -- бриллиантовые кольца. Сколько ему лет -- неизвестно, на вид больше пятидесяти. На самом деле, очевидно, за шестьдесят.