Для мало-мальски разумного русского человека другой человек из России не загадка. Тысячи примет указывают сразу на то, что этот человек и кто он. Левин производил на меня впечатление человека, который вот-вот ударится в истерику и заорет. Что он заорет, я заранее знаю. Приблизительно это будет следующая фраза: "Уйди, сука, что вылупился, счас, бля, гляделки повылавливаю, устрица поганая!". Эта фраза из уголовного быта заключает в себе все мое впечатление от Левина. Я не знаю подробно его жизни, но я подозреваю, что, возможно, он и сидел в СССР в тюрьме за уголовщину. А может -- нет.
Он говорит о себе, что он журналист. Но из статей Левина, напечатанных все в том же "Русском деле", лезет на свет божий всякое дерьмо типа утверждений, что в СССР в хороших новых домах живут только кэгэбэшники и прочие басни. Сейчас он говорит о себе, что он журналист из Москвы, а когда я видел его мельком один раз в Риме, он говорил, что он журналист из Архангельска. Все, что он рассказывает о себе, -- двойственно. С одной стороны, он говорит, что в СССР очень хорошо жил, в командировки "на цековских самолетах летал", а с другой -- что он страдал в СССР от антисемитизма. Живет он сейчас исключительно на деньги, которые получает от еврейских организаций или непосредственно от синагог. Тоже своего рода вэлфер. Когда-то ему сделали операцию в брюшной полости, мне кажется, он использовал свое несчастье как средство качать деньги из американских евреев. Мне он как до пизды дверцы не нужен, что может быть интересно в пятидесятилетнем человеке с плохим здоровьем, живущем в дерьмовом отеле и пишущем драму "Адам и Ева", которую он мне стыдливо читал. Я тоже стыдливо -- даже Левина мне жалко было обидеть -сказал ему, что такая литературная форма мне не близка, и потому ничего не могу я сказать о его произведении. Не мог же я сказать ему, что его "Адам и Ева" -- это не литературная форма, а форма охуения от западной жизни, в которую он, как и все мы, вступил по приезде сюда. Он еще хорошо держится, другие сходят с ума.
Еще в первой беседе Левин полил грязью весь отель, всех его обитателей, но видно было, что одному ему хуево, и он время от времени прибивается к кому-то. Прибился он и ко мне, взял меня с собой в синагогу на концерт, познакомил меня с маленькой еврейской женщиной, говорящей по-русски, я впервые присутствовал на службе в синагоге, причем с интересом и благоговением отсидел всю службу, вел себя чинно и внимательно, в то время как Левин без умолку трепался со старушкой. Я, может, и вступил бы благодаря Левину в тот мир, но мне было там скучно, еврейские семейные обеды, на которые меня пригласили бы, меня мало устраивали. Я люблю фаршированную рыбу и форшмак, но больше тянусь к фаршированной взрывчатке, съездам и лозунгам, как вы впоследствии увидите. Эдичке нормальная жизнь скучна, я от нее в России шарахаются, и тут меня в сон и службу не заманите. Хуя.
Несколько раз Левин приходил ко мне и после этого, и хотя я усиленно вживлял в себя человеколюбие и считал, что всех несчастных нужно жалеть, а Левин попадал под мое понимание "несчастного человека", и мне его, несмотря на его злобность, было действительно жалко, знакомство с ним пришлось прекратить. Все, что он видел у меня, и все, что я ему говорил, заранее рассчитывая, что он унесет все это и размножит, и раздует, и искривит, -- он ухитрялся увеличить гиперболически и глупо. Портрет Мао Цзэ дуна на стене превратился в мое вступление в китайскую партию. Что за китайская партия, я не знал, но нужно было сократить количество русских, и Левин попал под сокращение, бедная злобная жертва. Я здороваюсь с ним и иногда полминуты что-то вру ему. Он не верит, но слушает, а потом я ухожу.
-- Дела, -- говорю я, -- дела ждут.
Сорванные с мест, без привычного окружения, без нормальной работы, опущенные на дно жизни люди выглядят жалко. Как-то я ездил на Лонг Бич купаться с яростным евреем Маратом Багровым, этот человек умудрился выйти на контрдемонстрацию против демонстрации за свободный выезд евреев из СССР, идущей по 5-й авеню. Вышел он тогда с лозунгами "Прекратите демагогию!", "Помогите нам здесь!". Так вот мы ехали на Лонг Бич, Марат Багров вел машину, которую у него на следующий день украли, а бывший чемпион Советского Союза по велосипедному спорту Наум и я были пассажирами. Компания ехала в гости к двум посудомойкам, работающим там же, на Лонг Бич, в Доме для синиор ситизенс. Едва заглянув в полуподвальные комнаты, где жили посудомойки, один бывший музыкант, другой -- бывший комбинатор и делец, специалист по копчению рыбы, я влез через ограду на пляж, чтоб не платить два доллара.
Чайки, океан, туман соленый, похмелье. Я долго лежал один, не понимая, в каком я мире. Позднее пришли Багров и Наум. "Ебаная эмиграция!" -- все время говорил 34-летний бывший чемпион.
-- Когда я только приехал в Нью-Йорк, я пошел, чтобы купить газету, купил "Русское дело", и там была твоя статья. Она меня как молотком ударила. Что я наделал, думаю, на хуя я сюда приехал?
Он говорит и роет в песке яму. "Ебаная эмиграция!" -- его постоянный рефрен. Он работал уже в нескольких местах (на последней работе он ремонтировал велосипеды) и устроил вместе с двумя другими рабочими -пуэрториканцом и черным -- забастовку, требуя одинаковой оплаты труда. Одному из них платили 250 в час, второму -- 3 и третьему -- 3.50.
-- Босс вызвал черного и, когда тот пришел, сказал: "Ты почему не работаешь, сейчас ведь рабочее время", -- говорит Наум, продолжая механически копать яму. -- Черный сказал боссу, что у него визит к доктору, потому он сегодня раньше ушел. Потом он спросил пуэрториканца -- почему он ушел с работы раньше. Тот тоже испугался и сказал, что ему сегодня нужно в сошиал-секюрити. А я спросил босса, почему он не платит всем нам поровну, ведь мы работаем одинаково... -- Наум горячился. -- Черного он уволил, сказал -- можешь идти. А я ушел сам, теперь работаю сварщиком -- свариваю кровати, это очень дорогие модельные кровати. Я свариваю один раз, потом стачиваю шов, если на нем нет дырочек, раковин -- хорошо, если есть, завариваю опять и опять стачиваю. Прихожу -- вся голова в песке...