Храни Тебя Господь!..
Я каждой чёрной ночью – Твой маяк. Тоска-печаль замыслила убийство. Да будет так! Но, если можно, быстро! Храни Тебя Господь, Любовь моя! Я каждым серым днём – Твой Херувим: Душа в крови, как белая рубаха, В глазах туман от старой фуги Баха, А сердце – камень, жаль, что не рубин. И каждый сон мой – путь к Твоим ногам: Твой взор дурманит водкой из аниса. Хоть жизни черновик не сохранился, На взводе память – смазанный наган. Душа в следах вчерашних гематом, И вяжет крылья ржавая кручина. Я помню всё, чему Ты научила, Пишу Тебе стихи: за томом том. Я каждый день шепчу: «Арегато!» в Небес беззвёздных пасмурные лики. Мои стихи насобирали клики, Мои рубли ушли кормить котов. Ты спросишь: «Как дела?» Всё заебись! Я бодрый идиот – кузнец восторга. А в холодильнике в двух пузырях касторка: Напьюсь, прочту коту стихи на бис. Ты тоже снами сладкими кормись! Кот не доволен расстановкой рифм. Моя любовь на ужин тощим грифам, Что каплями дождя клюют карниз… Я снова чёрной ночью – Твой маяк. Печаль-тоска затеяла убийство. Да будет так! Но, если можно, быстро! Храни Тебя Господь, Любовь моя!
- А вы бы не могли заниматься самобичеванием не в нашем номере? Мне нужно поспать, - вежливо издеваясь надо мной, спросила главная героиня романа, Люсиль Стемли, к моему глубокому сожалению прикрывая грудь одеялом.
- Как? Ты меня слышишь? - удивился я.
- Все ведьмы слышат поэтов: я потомственная Шувани до седьмого колена по матери. Тем более, что ты мечтаешь быть услышанным, - ответила Лю, блеснув в чёрной ночи карими глазами.
- Почему Ты не будишь Джона, чтобы он меня вытолкал, не зовёшь на помощь охрану отеля или полицию? - я ничего не понимал в собственной книге.
- Ты ещё не знаешь: Джон скоро начнёт болезненно умирать от цирроза печени. Не вини себя! Он сам пристрастился к забродившим ячменным зёрнам. Ты всего лишь подарил своим героям свободную волю и право выбора, так поступают все добрые авторы. Так вот, дай нам с Джоном и Джеком ещё немного времени для радости, а потом придумай для Чейни-старшего быструю и красивую смерть, о которой он мечтал, чтобы больше не мучился. И чтобы Джек не страдал: бедняжке итак сильно досталось...
- Но разве смерть бывает красивой? - удивился я.
- Бывает! Сицилийская дуэль, например! - кивнула Люсиль.
- Но я могу его вылечить!
- Ты даже себя не можешь вылечить: разговариваешь сам с собой, не спишь по ночам, ешь через раз холодный гороховый суп, прячешь руки в карманы, чтобы скрыть их дрожь от посторонних глаз. Ты так увлечённо куришь, что забываешь при этом дышать, любишь быть грубым, часто пьёшь и буянишь, пишешь стихи и романы... - резко перебила меня Люсиль.
- Вот только не надо выдавать читателям мои заначки с травкой, - взмолился я о пощаде.
- Главное, ты сам не выдай, как Джек Керуак, - съязвила Шувани, протягивая мне сигарету «Salem» с ментолом.
- Ладно, я что-нибудь придумаю, - соврал я, быстро встал и выпрыгнул в окно, которое сам предварительно открыл для бегства на случай, если что-то покатится не по моему сценарию...
Ведьма уловила слабость в моём голосе. Всё пошло наперекосяк: я полностью потерял контроль над романом так же, как и над всей своей жизнью... А остаться беспомощным на глазах у красивой женщины — втройне больнее. Ментоловый дым подарил пересохшим губам ложное чувство свежести и чистоты. Меня терзал только один вопрос: если я убью Джона, то никогда не смогу встретиться с Джеком, посмотреть ему в глаза, спросить его мнение о романе. Ведь он не просто главный герой: Джон Гриффит Чейни-младший - мой самый важный Читатель!