Уважаемый Друг! Во-первых, не ревнуй, что Джек для меня дороже, чем Ты: он получит мой роман бесплатно, а Ты, я надеюсь, купишь его за деньги в любом на Твой выбор книжном магазине планеты Земля. Во-вторых, ни в коем случае не повторяй мои трюки! Не выпрыгивай из окон! Я сам чудом уцелел: теперь моё правое колено укоризненно хрустит. Я не хочу, чтобы Ты покалечился, подал на меня в суд и требовал компенсацию: у меня нет денег даже на кошачий корм...
Глава 10
Mea est ultio, et ego reddam.
Джон Гриффит Чейни-старший продолжал тайком встречаться с Люсиль, не догадываясь о своём диагнозе и о том, что Лю заказала мне его убийство. Он жил взаймы, как герои Ремарка, расплачиваясь новыми стихами за старые грехи. Вот этот стих мне больше всего нравится:
Сойки
Пойдём таскать орехи сойкам, Оберегать от кошки гнёзда. Когда мне стукнет девяносто, Я посмотрю на них из окон. Напились молока котята, Февраль поджёг зимы сценарий. Я покупаю за динарий Весенний погорелый театр, Где было много постановок, Да всё засыпало снегами. Звенел аккорд, резвились гаммы От предвкушенья остального. Драматургией нас поженят, Амура вылепив из мела. Но третий акт кричит: «Измена!». Любовь в позоре пораженья. Конец игры, теперь рыдайте! В лимонно-свадебном прикиде Вы за кулисы убегите Лишь потому, что я предатель. Финал сорвёт аплодисменты; Буфет закурен, законьячен. Я исповедоваться начал, Услышав приближенье смерти. Партеру выдали бинокли Из зазеркалья гардероба. Продлив антракт, смотрите в оба! Мы так рыдали, что намокли. На щёках слёзы, как апостроф. Выходим молча для поклона. А Вы — мой Бог, моя икона! Акулы в зале, сцена — остров. Вы по приказу Режиссёра Ружьё, отчаявшись, снимайте, Прицельтесь: я мечтал о мате, Раз шахом стала наша ссора. Спасайтесь от орущих публик, Насыпав пороха и дроби. Я в оркестровых ям утробе Покойник, Ваша роль — преступник! Господь раздал вина и мяса Приговорённым: сытный ужин! Мы чистоту Любви задушим В притворстве, масках и гримасах. А сойки раскололи ядра Моих подарочных орехов. Зависла крыша, не доехав, У погорелого театра. Заметив старую афишу, Я на минуту отключился. Где календарь теряет числа, Я Вас люблю и ненавижу...
На каждом новом свидании любовники меняли отель, чтобы персонал их не запомнил. Они выбирали гейские места, куда итальяшки уж точно не сунутся. Маркет-стрит была самой оживлённой улицей, здесь сладенькие парочки легко терялись из виду наёмных детективов и прочих обожателей чужой личной жизни.
Итак, взрослые игры начинались с долгой прелюдии в душевой кабинке. Люсиль нравилось сквернословить на разных языках во время секса, Джон удивлялся её богатому лексикону и с ухмылкой вспоминал недалёкие китайские аналоги. Под одеждой моя героиня скрывала тело амазонки, которой, к счастью, забыли отрезать правую грудь для удобной стрельбы из лука. Ну и хрен с ним, с луком! Зато её соски торчали, как наконечники смертоносных стрел, но, вопреки своей остроте, вместо ожидаемой боли они дарили неземную радость.
Любопытно, что немцы усердно занимались селекцией, генетикой и прочей ерундой, а цыгане даже слов таких не знали. Но красивые женщины рождались у цыган, в нашем случае с активным участием итальянцев. Когда Люсиль скакала на Джоне в позе наездницы, под её перламутровой кожей выступали симметричные породистые рёбра. Они сводили с ума не только Джона, но и меня. Джон, дружище! Не ревнуй! Я тоже полюбил Твою Люсиль! Как жаль, что она замужем за старым итальянским бандитом по имени Чезаре-Счастливчик! Люсиль больше не прикрывала от меня своё роскошное тело, её забавляли развлечения по моим правилам. Я пытаюсь верить, что был нужен ей не только для убийства Грифи-жиголо. Мне тоже хотелось Любви! Я восхищался её осанкой и походкой, я вытирал её слёзы и охранял её сон. Я катался с ней на красненькой Honda S600, вытягивая руки навстречу ветру! Однажды Люсиль резко затормозила, и я от инерции испачкал лобовое стекло горячей кровью из большого, армянского носа. Тогда ещё не на все машины устанавливали ремни безопасности. Мы напихали вату в мой нос и поехали дольше. Люсиль постоянно косилась на меня и хихикала. Я никогда в жизни так не радовался своему поломанному носу.
А ещё я прогонял морщинки с её лица и прятал круги под её глазами. Пускай это звучит как ересь безумца: я боготворил Лю, потомственную цыганскую Шувани! Я мечтал курить с ней одну сигарету “Salem” на двоих, пить крепкий армянский кофе из одной кружки после безумного секса. Я мечтал с ней облизывать одно мороженое Baskin Robbins, ванильное с орешками, пачкать носы оттаявшими сливками и кривляться. Я мечтал намазать её липовым мёдом, облизывать и трепать за волосы. Я мечтал щекотать кубиками льда её соски и позвоночник, шлёпать по попе и называть грязными словами. Но нельзя, ибо любой редактор — раб цензуры... Я жаждал владеть ею в позе бамбука, чтобы она отшучивалась фразами типа: «Ай! Мои гланды!..» А Люси бы нарекала меня «соской» и «мясом», хлестала по щекам и царапала грудь, как дикая кенийская кошка. Ведь её законный муж Чезаре не знал таких игр даже в молодости...