Лёля не поняла, говорит он серьёзно или шутит. Затем он открыл дверь в квартиру своим ключом и провёл её в длинный коридор. Они оставили верхние одёжки на вешалке, Боб влез в тапки, Лёля в привезённые свои новенькие шлёпанцы. Он внёс Лёлин чемодан в комнату. Пирожные оставили в кухне. Вымыли руки, как предписывалось в листке у входа. У Лёли колотилось сердце, пылали щёки. В душе шевельнулись недобрые предчувствия.
Боб постучал в дверь столовой.
– Войдите. Я вас давно жду, – послышался голос.
Под большим оранжевым абажуром за круглым обеденным столом сидела пожилая женщина в очках. Крашенные в каштановый цвет волосы были накручены на бигуди, сверху их придерживала еле заметная сеточка. Лицо лоснилось от крема. Вокруг были разложены газеты. Одну она читала и что-то из неё выписывала в толстую тетрадь. Взглядом из-под очков она внимательно осмотрела Лёлю. В смущении Лёля поздоровалась почти шёпотом. Мама мужа указала на стулья, молодые сели.
– Меня зовут Дора Михайловна. Вас – Лёля, почему? Лёлями звали горничных. Вы ведь Елена, не так ли?
Лёля объяснила, что сама так себя назвала в детстве и так её стали все называть, и даже в институте.
– Хорошо, будем вас величать Лёля, – она улыбнулась. – Всё о вашем семействе мне мой сын доложил, что ж, живите, хлеб-соль делите, как говорится. Завтра Панька вас представит нашей бабушке. Я рано ухожу на работу, бабушка ещё спит. Прошу любить её и жаловать. Вы ведь студентка? Пятый курс? Вам не будет в труд, если вы немного поможете Паньке с бабушкой или побудете с бабушкой, если придётся с ней остаться. Главное – доброе отношение.
За стеной молодой неокрепший тенор под громкий аккомпанемент пианино запел: «Ах, Ольга, я тебя любил…»
Дора Михайловна нервно дёрнулась:
– Девятый час, а они распеваются. Бабушка только что заснула. Придётся постучать им в стенку. Наказание божие.
Никто не шевельнулся.
– Ты слышал? Я сказала.
Боб встал и постучал в стенку у двери. Там продолжали петь.
Дора Михайловна фыркнула и сердито сказала:
– Свежее постельное бельё я вам положила. В ванной повесила чистые полотенца. В холодильнике Панька что-то оставила, поешьте. Мне ещё надо поработать. Завтра у меня доклад о международном положении. Правила жизни в нашем доме вы прочтёте в коридоре. Ознакомьтесь с ними повнимательней, Лёля. Идите.
Они пожелали Доре Михайловне спокойной ночи и пошли в кухню. Лёля втайне подивилась перемене в муже: в присутствии своей матери он был тих и преувеличенно почтителен. От развязности не осталось и следа. В кухне он обрёл привычный тон:
– Не обращай внимания, супружница, она сухарь, властная. Динку выжила из кухни. В кухне до фига места, до войны тут на кушетке моя нянька спала, а мамаша впёрла сюда большой холодильник и самодельный крашеный буфет, его Колька сколотил и покрасил голубой краской. Ужасный цвет. Он не нужен, есть полки. А это чтобы Динка не поставила свой маленький «Саратов». Динка держит его у себя в комнате. Ест в детском саду, там завтракает и обедает, на ужин что-то из садика приносит. Завела у себя в комнате электрический чайник. И телевизор маленький. Мамаша недавно купила в пику ей, хе-хе, самый большой, в столовой на этажерке стоит. Динку, понятно, в столовую не пускает. А вон на верхней полке – видишь? – блестящие кастрюли от огромной и до мал-мала меньше. Бабкина гордость, шведские, из нержавеющей стали. В столовой вокруг стола полумрак, завтра разглядишь на стене над диваном большие две фарфоровые тарелки старой английской фирмы. Гордость деда. Со сценами охоты. На заднем плане замки, парки, на переднем – всадники и всадницы собрались на псовую охоту на лис, это на первой тарелке. На второй – тот же пейзаж, на переднем плане они возвращаются с охоты с трофеями. Всадники, всадницы, егеря, пажи, лошади, собаки. Зелёный с золотом ободок, середина палевая, яркие пятна – наряды дам и охотников. Обожал рассматривать, пылинки сдувал. Всё привозное, кастрюли и тарелки. И венские настенные часы. Отбивают каждые четверть часа. Когда дверь в столовую открыта, особенно чётко слышно. Дед до старости работал, потом к нему домой приезжали, консультировал. Шутник был. Говорил про реформы, пятилетки: «Перевешивание порток с гвоздка на гвоздок». Вообще о своей работе не распространялся. Но бывало, что приезжал сердитый, за сердце хватался. Принимал таблетку нитроглицерина, ложился на диван под любимыми тарелками и никого не желал видеть. В такие вечера мы ходили на цыпочках, хе-хе.