Поздно вечером вернулась из театра Дора Михайловна. Разделась, в коридоре запахло духами. Сразу прошла к старушке. Потом постучала к Лёле:
– Мамочка ужинала? Она всё съела?
Лёля ответила, что старушка поужинала и всё съела. Теперь спит.
Боб пришёл домой около часа ночи. Запах бензина ударил ей в нос, но она к такому уже привыкла и тут же заснула.
На следующий день была суббота, короткий рабочий день. Лёля рано пришла с занятий и засела за домашнее чтение. Муж возился с машиной в гараже. Дина Михайловна разучивала пьесу на пианино, но быстро устала музицировать и включила телевизор. Пользуясь отсутствием Доры Михайловны, Лёля позвонила родителям, доложила маме, что у неё всё хорошо, у родителей как будто тоже было всё по-старому.
Тётя Паня дождалась, когда придёт с работы Дора Михайловна, и собралась домой. Дора Михайловна разделась и не прошла, а ворвалась в кухню и тут же с криком накинулась на домработницу:
– Кто тебе, Панька, разрешил заводить в моём доме свои порядки?! Что за самоуправство?!
– Какие порядки? – оробела Панька.
– Я не желаю пользоваться этим креслом, которое сварганил твой сынок! Я запретила им пользоваться! Оно опасно для жизни мамочки! Она может с него упасть! Она должна ходить ногами, это гимнастика для кишечника, иначе у неё не будет работать перистальтика! – кричала Дора Михайловна. – Вы все ей смерти желаете, знаю! Ещё раз, Панька, нарушишь мой запрет – вылетишь отсюда! Ясно тебе, дурёха?!
– Вылечу и не заплачу! – вскипела тётя Паня.
Хлопнула дверь. Звякнули шведские кастрюли на полке в кухне. Панька удалилась с музыкой. Из своей комнаты вышла Дина Михайловна:
– Ты что, очумела? Панька кресло не трогала! Пока ты просиживала задницу в театре, маменькой занимались мы с твоей невесткой! И не делай вид, что ты заранее этого не вычислила. Хамка! А если Панька больше не придёт?! – кричала Дина Михайловна.
– Придёт, куда она денется! Она слишком любит нашу мамочку, а мои денежки ещё больше! – кричала в ответ Дора Михайловна.
– Ну ты циник! Скряга, вся в нашу маменьку!
– А ты кто?! – взвизгнула Дора Михайловна.
– Я музыкантша! Аккомпаниатор!
– Тапёрша ты, вот ты кто! Тапёрша! Барабанишь по клавишам, а не аккомпанируешь!
– А ты типичная псевдоучёная! Твоя вечная научная тема покрытия дорог, тридцать лет её жуёшь, а мы ходим и ездим по колдобинам! Видали такую учёную, ха-ха!
– Дура! Мамочка, ты слышишь, как Динка меня оскорбляет?! Она нас с тобой ненавидит! – со слезами в голосе крикнула Дора Михайловна в открытую дверь столовой.
– Пьяно, пьяно, не ори, ты не на одесском привозе! Мы не одни, нас слышат! Молоденькая супруга твоего сына сейчас дома, âpre, âpre[2], после поговорим!
– Мне плевать, пусть слышит! – в запальчивости выкрикнула старшая сестрица.
– Фу, какой моветон, – со смешком ответила младшая. Хлопнула дверь в её комнату, она удалилась.
Дора Михайловна с яростью шваркнула дверью в столовую, выплеснув всю свою злую энергию. Снова звякнули на полке шведские кастрюли. Часы в столовой пробили восемь. Лёля решила не выходить в кухню. Хотелось есть, но у неё была в сумке бутылка лимонада и пончик с вареньем из институтского буфета.
Около полуночи из гаража явился муж, они с Лёлей сели пить чай в кухне. Он был хмурый, спросил, что тут произошло. Из гаража видел, как тётя Паня ковыляла, расстроенная, к себе домой. Лёля вкратце рассказала.
– Стерва моя мамаша, она дождётся, все от неё рванут. За Паньку надо держаться, бабка к ней привязана, и Панька её, похоже, любит. С молодых лет, не хухры-мухры. Панька деньги мамашины любит! Чепуха. Что Панька, что её сынок Колька, они оба блаженные! Колька возится с моей «Антилопой», безнадёжной рухлядью, устраивает мне продажу, перепродажу, и всё бесплатно, по дружбе! И Панька стала бы бесплатно за бабкой ухаживать, уверен. Она такая! Блаженненькая, хе-хе, – ухмыльнулся Боб.
– Она на Дору Михайловну обиделась, – сказала Лёля. – Твоя тётя её защищала.
– Эти две чувихи, мамаша и Динка, с детства дрались, жили как кошка с собакой, – продолжал он. – А бабка, их любимая мамочка, подогревала этот раздор. Устраивала соревнование. Чтобы они увивались вокруг неё, угождали, лизали ей пятки. Наперегонки, хе-хе. Бабка тоже фрукт, я тебе скажу. Сестрички всю жизнь собачатся, а им уже за пятьдесят. В чью пользу закончился бой?